Комиссары

Одно из первых революционных выступлений, в котором участвовал Мешади Азизбеков и которое оставило след в архивах жандармерии Петербурга, произошло 4 марта 1897 года. События развивались так. Жандармы арестовали и заточили в Петропавловскую крепость студентку-революционерку Марию Федоровну Ветрову. Это послужило причиной возмущения радикального студенчества. Требования студентов властям остались без ответа: Ветрову не освободили. Жандармы только еще больше ужесточили режим пребывания Ветровой в тюрьме. Ежедневно девушку допрашивали по нескольку раз, безжалостно избивали. Не выдержав пыток, Ветрова покончила с собою. Ночью в камере она облилась керосином из лампы и сожгла себя.

Власти стремились скрыть смерть Ветровой. Глубокой ночью ее труп вывезли и похоронили в укромном месте. Даже отцу и матери не сообщили о смерти дочери. Однако спустя несколько недель все стало известно. Прогрессивная общественность Петербурга была возмущена. Многочисленные манифестации вышли на улицы. Студенты решили отметить смерть Ветровой общим трауром.

Около 10 тысяч студентов прошли по улицам Петербурга. Когда жандармы, напуганные демонстрацией, запретили пение молитв по погибшей, Мешади Азизбеков сказал, обращаясь к студентам:

— Священника нет, мы должны справить гражданскую панихиду!

И они запели революционные песни.

Эта манифестация, превратившаяся в политическое выступление против царизма, завершилась столкновением с полицией. Группа студентов была арестована. Среди арестованных был и Азизбеков.

Земляк Мешади, его близкий друг Селим, пытался что-либо узнать в жандармских и полицейских управлениях города о судьбе товарища. Но из его усилий ровным счетом ничего не вышло. Обойдя все тюрьмы города, Селим уставший вернулся домой. И тут хозяйка квартиры передала ему письмо от Мешади. Быстро вскрыв его, Селим стал читать. Мешади писал: «Ты ничего не бойся, Селим. Если даже меня и накажут, я не раскаиваюсь в содеянном мною». Оказалось, что Азизбеков находился всего в двухстах метрах от их жилья — в полицейском участке.

После долгих стараний Селим добился свидания с Мешади. И вот два друга стоят лицом к лицу, между ними пространство четыре-пять метров, разделяющее их. Мешади и Селим говорили на родном языке. Прелесть родного языка покоила их души, как колыбельная матери. Они говорили по-азербайджански, а надзиратель, ничего не понимая, подозрительно посматривал на друзей.

За время ареста Мешади исхудал, осунулся, лицо посерело, глаза запали.

— Мешади, тебя не пытают? — спросил Селим.

— Сегодня чуть не избили.

— За что?

— Следователь оскорбил меня, сказал, что из татарина инженера не выйдет. Я заметил, что азербайджанцы — народ с древней культурой и что русские профессора по всем предметам ставят мне отличные оценки. «Видимо, это случайность», — возразил следователь, а я ответил ему, что это так же случайно, как и то, что он стал следователем…

— Мешади, хочу написать на родину, дать знать твоей матери об аресте.

— Если сделаешь это, я обижусь на тебя. Меня арестовали из-за пустяка и, наверное, вскоре выпустят. Все спрашивают: «У вас подпольная организация? Кто в нее входит?» Но я все отрицаю, да и нет никакой организации, сам знаешь.

Даже самому близкому своему другу Селиму Мешади не говорил о том, что он связан с подпольщиками.

Надзирателю, видимо, надоело быть сторонним свидетелем разговора, и он постучал по решетке:

— Хватит. Говорите по-русски.

— Мой товарищ не знает русского языка, — ответил Мешади.

— Это меня не касается.

— Видишь, Селим, каких идиотов назначают жандармами. Они смешны в своем служебном слабоумии. Ну да ладно. Меня не исключили из института?

— Не исключили. Пока ждут.

— Хорошо, я выйду отсюда. У них на руках нет никаких доказательств…

— Может быть, Мешади, тебе не стоит заниматься политикой? Ни к чему доброму это не приведет.

— Это смотря что подразумевать под словом «доброе»…

— Трудно быть заключенным? — спросил Селим.

Мешади грустно улыбнулся другу и ответил:

— Нет, не очень…

Когда друзья расставались, в глазах Селима стояли слезы. Он чувствовал, что его товарищ, земляк стал на дорогу тяжких испытаний, борьбы, но не знал, правилен ли этот путь.

…Прошло две недели, и Мешади Азизбекова выпустили. Он вернулся в институт, встретился с друзьями, вновь приступил к учебе. Краткосрочное заключение не охладило его бойцовского пыла, но только утвердило в справедливости борьбы, которую вели молодые революционеры. Идеи, владевшие его мыслями, были велики, цель ясной.

В 1904 году в связи с начавшейся русско-японской войной Петербургский технологический институт закрывается. Мешади Азизбеков возвращается на родину, так и не завершив своего образования. В Баку М. Азизбеков устроился работать на Баиловскую электрическую станцию и сразу же включается в революционную деятельность. Все свои силы он посвящает активной борьбе против царского самодержавия, гнета капиталистов, помещиков, за свободу бакинского пролетариата, всех трудящихся Азербайджана.