Комиссия

- Тьфу! Это, мужики, зараза так зараза, прогнать ее невозможно, никуды от ее не денешься - надо принимать! Хотя и хлопотно от ее будет, но - надо!

Тронула Зинка Ивана Ивановича.

А кроме того, что она тронула его за душу, Иван Иванович вспомнил, что начальство давно грозит ему за постоянные отказы переселенцам.

Как-никак, а лебяжинское общество имело хороший надел из расчета по пятнадцати десятин на ревизскую душу, да три десятины на прирост населения, да еще три - для приселения ссыльных и прочих лиц.

Ну, когда вынесли Зинке с родителями приемный приговор, тут же миром и сделали поста-новление: поставить беженцам какую-никакую избенку, отпустить из общественного амбара зерна на пропитание и на посев будущего года, сделать помощь скотиной и птицей, а еще дали девке наказ блюсти себя как следует, а иначе, сказали, выгоним на ту самую дорогу, с которой ты только что пришла! Уж вот тогда ни на что не поглядим - выгоним, избавимся от правдаш-ной заразы.

Вот как пристала к Лебяжке Зинаида, как уступили ей лебяжинские мужики.

Но они все-таки как в воду глядели, хлопот у них с этой девкой действительно прибавилось. И заметно.

Росла девка, хорошела, входила в возраст, отец же с матерью хотя есть у нее, но вроде бы их нет совсем, едоки только, а больше никто, и вот она в поле - одна, и в лес за дровишками поехала - опять одна, и даже в базарный день в село Крушиху съездить продать-купить что-нибудь - и тут снова одна.

Мало того что жалко на девку глядеть, как ей приходится всякую работу ломить, а, жалея, нужно ей то в одном, то в другом деле помочь - это бы куда ни шло. Ну, а случись кто-нибудь позарится на нее? Когда она одна-то? Ведь это же верно, что стыд будет и срам на всё общество!

А если к тому же позарится не чужой и дальний человек, а из своих же, из лебяжинских парней? Тогда уже позор всей Лебяжке на всю округу, на весь уезд срам!

Была бы она кривая либо хромая, так и забот бы меньше, но тут дело было совсем наоборот.

И поначалу старики велели лучше глядеть за ней соседям, наказывали, чтобы ни в коем случае не ездила самостоятельно в лес, а только заодно с кем-нибудь, не велели ночевать на пашне одной. Велели прибиваться к соседнему стану, к семье Панкратовых - добрая была семья, добрая и молитвенная, а спустя еще какое-то время призвал ее тот же Саморуков Иван Иванович и сказал строго:

- Хватит! Вот тебе, Зинка, строк до покрова, чтобы быть взамужем!

- Нет, - сказала Зинаида опять своенравно, - взамуж я, Иван Иванович, конешно. пойду, но до покрова слишком уж малый вы даете мне срок: не управлюсь жениха найти.

- Да кому говоришь-то?! - возмутился от сердца Саморуков. - Кому, спрашивается? И кто ты такая, чтобы мне так говорить? Либо я рехнулся и глазами не вижу, как парни на тебя с рассвету и до закату пялятся? А после закату - дак и особенно. Покров - это твой строк без разговору. Запомни! Кивни завтре же кому-нибудь - и всё тут. Назавтре воскресенье, игрища будут, вот и кивни. Ежели богатому парню кивнешь и постесняется он тебя из бедности брать - придешь и скажешь про это мне. Мы, в конце концах, и тут не поглядим - сладим обществом какое-никакое приданое. Вот тебе без разговору - покров!

Однако и тот покров прошел, и еще один, а Зинаида - всё еще девка.

Уже на нее за это многие в Лебяжке стали сердиться.

Бабы у колодца встретят и будто не замечают, она им "Здравствуйте!", они ей "Угу!". Почему бабы на нее так осердились - даже странно. За что?!

Парни по-своему смеялись:

"Гляди, Зинка, еще погордишься, и в тебе уже мяса не будет нисколь, одна мездра останется! Может, в тебе и седни уже - одна мездра?! Узнать бы..."

Девки, те молча на нее пялились, хотели угадать - откуда норов?!

Иван Иванович Саморуков призывал к себе Зинкиных родителей. Хотя и хворые, и непутевые, но родители же.

А Зинкин отец, когда понял, что у него сам Саморуков содействия спрашивает, взял и загордился:

- Нашей доченьке, Иван Иванович, правда что нужен особенный жених!

Иван Иванович вышел было из себя, после передумал и тайно доставил родителю четверть водки и хотя потрепанные, но еще годные к ходьбе сапожонки.

Родитель подарки принял, но уже через неделю развел руками:

- Не в моих силах, Иван Иванович, не в моих, не обессудь. Когда так случилось, я и сапоги обратно согласный отдать!

А Зинка и сама тоже чуть не падала на колени перед Иваном Ивановичем:

- Да мне-то самой-то, думаете, хорошо и ладно? Мне вовсе неладно, вовсе страшно, Иван Иванович! Я на пашне за плужишком своим разнесчастным который раз иду, после остановлю коня и реву в голос - жалею себя, молодость свою жалею, чую, пропадет она! Наревусь, накажу себе строго: "Вот этот парень мне сильно нравится, вот, ей-богу, нравится он мне!" А тот же день встретится он мне на улице, и всё у меня захолодеет: "Нет и нет опять не этот, опять не нравится!"

- Блюсти себя надобно с умом, Зинаида, а не просто так. Ты же обещалась тот раз обществу вовек быть благодарной, то есть слушаться его. Было? Не отпираешься?

- Не отпираюсь ничуть.