Комментарий к роману А С Пушкина 'Евгений Онегин'

1. И д е а л   п р и р о д ы   как: необычный, экзотический ↔ обыденный, простой; далекий ↔ близкий; восточный, южный ↔ русский, северный:

В ту пору мне казались нужны
Пустыни, волн края жемчужны,
И моря шум, и груды скал <…>
Иные нужны мне картины:
Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор,
На небе серенькие тучи…
(VI, 200)

2. И д е а л   ж е н щ и н ы   как: неземной ↔ реальный; возвышенный ↔ находящийся на земле; связанный с безграничным романтическим пространством (буря, скалы, мое) ↔  связанный с уютным замкнутым миром дома, тепла, и личной независимости:

И гордой девы идеал…
(ср.: "У моря на граните скал" (I, XXXII, 14)
Мой идеал теперь — хозяйка… 
(VI, 200–201).

См.: Макогоненко Г. П. Творчество А. С. Пушкина в 1830-е годы (1830–1833). Л., 1974, с. 24).

3. И д е а л   с о б с т в е н н о й   л и ч н о с т и   и  с о б с т в е н н о г о   п о в е д е н и я: счастье ↔ покой и воля; создание условной «поэтической» биографии автора ↔ простота и истинность поведения, биографическая точность поэтической личности:

И безыменные страданья…
Мои желания — покой,
Да щей горшок, да сам большой
(VI, 200–201).

VI, 200 — Безыменные страданья… — Речь идет о романтическом культе «утаенной» и «безнадежной» любви, который входил в обязательный канон поведения романтического поэта. В период южной ссылки П энергично окружал свою личность романтической мифологией, создавая легенду об «утаенной», а иногда и «преступной» любви. Намеки, разбросанные в романтических произведениях южного периода, а также «признания», рассеянные в письмах и имевшие целью создание вокруг личности поэта атмосферы любовной легенды, явление, типичное для бытового поведения романтика, — ввели в заблуждение пушкинистов и породили псевдопроблему "утаенной любви" П.

"Утаенную любовь" "к NN, неведомой красе" уже Лермонтов воспринимал как пошлый романтический штамп ("И страшно надоели все"). В этой же связи должно отметить, что не следует придавать серьезного значения появлению NN в пресловутом "Донжуанском списке" Пушкина (см.: Рукою Пушкина, с. 629–630), хотя П. Антокольский и посвятил ей поэтические строки (см.: "Новый мир", 1977, № 6, с. 128). Следует учитывать, что этот документ результат игры, создавался, видимо, с хохотом и той бравадой, в результате которой П бывал "Вампиром именован". Такая обстановка допускала игру в романтические загадки, но исключала серьезные лирические признания. Считать, что П в такой форме изливал перед барышнями тайны своей души (которые у него, как у всякого человека, конечно, были) — значит слишком невысоко ставить его культуру чувства.

Литература об "утаенной любви" обширна (см.: Гершензон М. Мудрость Пушкина. М., 1919, с. 155–184; Щеголев П. Е. Из жизни и творчества Пушкина. Изд. 3-е. М.-Л., 1931; Тынянов Ю. Н. Безыменная любовь. — В кн.: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники и др.). Попытку поставить под сомнение самый факт существования "утаенной любви" см.: Лотман Ю. М. Посвящение "Полтавы".

VI, 201 — Щ е й   г о р ш о к,  д а   с а м   б о л ь ш о й. — Цитата из пятой сатиры Кантемира "На человеческое злонравие вообще. Сатир и Периерг":

Щей горшок, да сам большой, хозяин я дома…
(Кантемир Антиох. Собр. стихотворений.
Л. 1956, с. 137).

Стихи эти обрисовывают идеал «воли», независимости человека в его собственном доме — одну из существенных тем лирики позднего П.

VI, 201. Фламандской школы пестрый сор! — Речь идет о фламандской живописи бытового, «жанрового» направления.

Описание Одессы было создано П непосредственно после окончания четвертой главы. Строфы эти были опубликованы в 1827 г. в "Московском вестнике" как предназначенные для седьмой главы романа. Только в 1830 г. в Болдине они были перенесены в "Путешествие".

Написанные в другое время, чем остальное "Путешествие", «одесские» строфы выдержаны в иной художественной манере: лаконизму и сухости первой половины странствия здесь противопоставлен яркий местный колорит и обилие характерных подробностей.