Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

и действительно, в гл. 8, XLII Татьяна «от жадных уст не отымает бесчувственной руки своей». «Бесчувственной» отнюдь не значит «неспособной на чувство»: этот эпитет следует сопоставить с 45-й строкой «Письма Татьяны» и с 6-й строкой гл. 4, XVII. Шарлотта С., в аналогичном положении, «le repoussait mollement» (французский перевод «Вертера», 1804).

39. Соблазнительную честь

Некоторые понимают этот эпитет в смысле scandaleux, équivoque, но мне кажется, что Татьяна, хватаясь за призрачный довод, призывает на помощь свою любимую Дельфину, которая пишет Леонсу (ч. 4, Письмо XX): «Спросите себя, не соблазнял ли (séduisait) ваше воображение некий ореол, которым ласка света окружала меня».

40. Если вашей Тани вы не забыли (гл. 8, XLV).

Когда, собственно говоря, Татьяна была «его Таней»? — может спросить читатель. Но это всего лишь невинный галлицизм: во французских эпистолярных романах девушки и дамы постоянно писали о себе своим поклонникам в трогательном третьем лице — «ваша Юлия плачет», «ваша Коринна больна». Вся Татьяна целиком, со своей «русской душой», с «бедными», которым она «помогала», с милым призраком amant у своего chevet, не могла бы просуществовать и двух стихов без поддержки литературных прототипов.

41. Но я другому отдана.

Критик, ищущий подтверждения своих догадок в вычеркнутых автором стихах, удаляется от текста по касательной, ведущей обратно как раз в тот хаос, который автор превозмог; однако трудно не поддаться волшебству некоторых пушкинских вариантов. Так, окончание строфы XLIV в гл. 8 читается в чистовике:

Подите… полно — я молчу —
Я вас и видеть не хочу!

Этот маленький истерический взвизг подсказал бы опытному Онегину, что стойкость княгини N только литературная. «Мои уста и сердце… обещали верность избранному мною супругу… Я останусь верна этой клятве… до смерти», — пишет Юлия к Сен-Пре (ч. 3, Письмо XVIII). У Руссо все это отвратительно плоско, но Боже мой, чего только не наплела русская идейная критика вокруг русской Юлии, заговорившей несравненным четырехстопным ямбом.

42. Кинжал Л, тень Б.

Тщательное изучение фотостатов привело меня к новым выводам насчет расположения строк к зашифрованных Пушкиным (поспешно, кое-как и несомненно по памяти — что можно доказать) фрагментах «десятой главы», которую он читал друзьям наизусть начиная с декабря 1830 г. Подробный разбор криптограммы потребовал бы слишком много места; скажу только, что она указывает на существование не шестнадцати, как принято считать, а семнадцати строф (так что строфа «Сначала эти разговоры» и т. д. занимает восемнадцатое место). Стих «Кинжал Л[увеля], тень Б» отношу к строфе XI:

1……………………………
2……………………………
3 А про тебя и в ус не дует,
4 Ты — Александровский холоп.
5 Кинжал Л[увеля], тень Б.

Других строк в строфе нет. Мне представляется, что в первых, недописанных, двух стихах поэт обращался к Закону (главному герою его же оды «Вольность»), предлагая ему молчать, покуда, скажем, царь танцует галоп. Почему комментаторам было так трудно догадаться, кто такой «Б» (тень которого, вместе с кинжалом Лувеля, не тревожит, скажем, трона), совершенно мне непонятно. Это генерал Бертон (Jean Baptiste Berton, 1769–1822), нечто вроде французского декабриста, героически и легкомысленно восставший против Бурбонов и взошедший на плаху с громовым возгласом «Да здравствует Франция, да здравствует свобода!». Между прочим, Пушкин ставит имена Лувеля и Бертона рядом в заметке от 1830 г. («Литературная газета», № 5) о выходе записок (поддельных) палача Шарля Сансона.

***