Комментарий к роману Чарльза Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба»

Из двух слоев этого класса, который по преимуществу любил изображать Диккенс, — нижнего, разоряющегося и вырождающегося, и верхнего, процветающего и преуспевающего, — мистер Пиквик представлял второй. Люди его круга, укрепив свое имущественное положение, к концу жизни или посвящали свои досуги управлению завоеванной ими у джентри (ч. 32) страны, или по-прежнему занимались накоплением, укрепляя в то же время материальную основу благополучия своего класса, или, наконец, завершали свой бренный путь, питаясь на проценты с накопленного капитала и предаваясь развлечениям, — как говорилось: «жили джентльменами». Таким джентльменом конторского происхождения и был мистер Пиквик. Но это — голый вывод, на фоне которого воображение может нарисовать любого купца, коммерсанта или фабриканта — в любой области производства и с любой биографией. Диккенс на помощь читателю не идет. Лишь когда ему нужно связать какие-нибудь концы, он ad hoc придумывает более или менее правдоподобную комбинацию. Таковы, например, некоторые подробности в отношениях мистера Пиквика с мистером Уинклем и мистером Снодграссом.

Оба эти пиквикиста, по-видимому. принадлежат к тому же социальному слою, что и мистер Пиквик, хотя их социальное положение очерчено столь же неопределенно. Первоначально, по первой главе, они — равноправные с мистером Пиквиком члены клуба, но чем дальше развивается рассказ об их похождениях, тем более они молодеют, и в конце концов оказываются едва лишь начинающими деловую жизнь, малоопытными людьми. Возраст их неизвестен; ясно только, что они представляют поколение, следующее за Пиквиком, — то, которое начинает «благополучную» викторианскую эпоху Англии XIX века. Ничто не мешает предположить, что они, прежде чем предпринять свои похождения, состояли начинающими клерками в конторе мистера Пиквика. Во всяком случае, как они познакомились и сошлись с мистером Пиквиком. неизвестно. Когда в пятидесятой [в наст, издании — сорок пятой. Ред.] главе Диккенс посылает мистера Пиквика в Бирмингем мирить отца Уинкля с сыном, мы узнаем только, что мистер Пиквик состоял в переписке с Уинклем-старшим как наставник его отпрыска, не будучи лично с ним знаком. Были ли у мистера Пиквика какие-нибудь еще отношения, может быть деловые, с бирмингемским владельцем пристани, об этом мы не знаем. Ясно, что комбинация с перепиской придумана Диккенсом ad hoc, чтобы дать право мистеру Пиквику выступить в роли примирителя. Точно так же ad hoc сочинен ливерпульский агент, который переправляет Джингля в Демерару и который, оказывается, не раз был обязан мистеру Пиквику (гл. 48, LIII), когда тот еще вел свое, нам неизвестное дело. И точно так же ad hoc, — может быть, потому, что уже некогда было вводить в роман новых лиц, — в последней главе романа мы неожиданно узнаем, что мистер Снодграсс был сирота и мистер Пиквик в силу неизвестных отношений с неизвестным отцом мистера Снодграсса состоял опекуном последнего.

Диккенсу не нужно было бы в конце романа придумывать такую экспозицию, если бы он сразу имел в виду некоторую социальную группу, связанную реальными отношениями.

ЧАСТЬ 15 Конец и продолжение «Пиквика»

Честертон в книге о Диккенсе отмечает создавшееся у него с детства впечатление, что в «Пиквикском клубе» нет конца, как будто в книге недостает нескольких страниц. На этом основании он даже не считает это произведение романом, потому что у романа непременно есть конец. С другой стороны, он думает, что Диккенс с таким же успехом мог бы остановиться на любом другом месте, где завершается какой-нибудь эпизод. Читатель всегда будет чувствовать, что похождения Пиквика не кончились, и будет ждать, что где-нибудь он с ним да столкнется еще раз. Насколько причудливо утверждение Честертона, будто «конец» есть признак романа, настолько же убедительно его желание еще раз встретиться с Пиквиком. Недаром Сэм Уэллер, хорошо проникший в психологию своего хозяина, скептически относится к заявлению, будто его похождения кончены. Как знать? Сейчас он так думает, но кто поручится, что он не изменит своего решения, ведь у него душа двадцатипятилетнего (гл. 50, LVI)? Именно наблюдение Сэма в особенности убеждает, что дело здесь не только в формальных недостатках построения. В романе нет временного приурочения, а потому, естественно, нет и определенного во времени конца, как нет и начала, ибо мы не знаем, откуда пришли все эти старомодные чудаки.