Комментарии к жизни. Книга первая

Сначала идея утверждается, продумывается или интуитивно ощущается, и затем мы пытаемся приблизить к идее действие. Мы пробуем жить в соответствии с ней, проводить в жизнь ее, конролируем себя в соответствии с ней — это постоянная борьба за соответствие действия рамкам идеи. Зачем эта непрерывная и болезненная борьба за формирование действия согласно идее? Что это за побуждение, состоящее в том, чтобы делать внешнее соответствующим внутреннему? Это для того, чтобы усилить внутреннее или получать подтверждение от внешнего, когда внутреннее неуверенно? При получении комфорта от внешнего разве не приобретает внешнее большую значимость и важность? Внешняя действительность имеет значение. Но когда ее рассматривают как проявление искренности, разве это не указывает более, чем когда-либо, что идея является доминирующей? Почему идея стала всесильной? Чтобы заставить нас действовать? Идея помогает нам действовать или она мешает действию?

Конечно, идея ограничивает действие. Именно страх действия порождает идею. В идее есть безопасность, а в действии есть опасность. Чтобы управлять действием, которое является безграничным, создали идею. Чтобы надеть броню на действие, возникает идея. Думайте, что случилось бы, если бы вы были щедры на действия! Итак, вы имеете щедрость от сердца, противопоставленную щедрости ума. Вы поступаете так только потому, что вы не знаете, что случится с вами завтра. Идея управляет действием. Действие — это полнота, открытость, насыщенность, а страх, как и идея, подкрадывается и овладевает вами. Таким образом, идея становится всезначимой, а не действие.

Мы пробуем заставить действие соответствовать идее. Идея или идеал — это отказ от насилия, и наши действия, поступки, мысли формируются согласно этому мысленному образцу. Что мы едим, что мы носим, что мы говорим, становится очень существенным, поскольку по этому всему мы судим о нашей искренности. Искренность становится важной, а не то, чтобы быть ненасильственным. Ваши сандалии и то, что вы едите, становятся поглощающим вас интересом, а о том, чтобы быть ненасильственным, забывают. Идея всегда вторична, а вторичные проблемы доминируют над первичными. Вы можете писать, читать лекции, сплетничать об идее, в идее есть большие возможности для раздувания себя, но нет никакого возрастающего удовлетворения в том, чтобы быть ненасильственным. Идея, будучи самоспроецированной, стимулирует и удовлетворяет, активно или пассивно. Но нет никакого очарования в том, чтобы быть ненасильственным. Отказ от насилия — это результат, побочное явление, а не сама конечная цель. Это само по себе цель только, когда идея преобладает. Идея — всегда заключение, конец, самоспроектированная цель. Идея является движением в пределах известного, но мысль не может сформулировать, что значит быть ненасильственным. Мысль может раздумывать над отказом от насилия, но она не может быть ненасильственной. Отказ от насилия — это не идея, его нельзя превращать в образец действия.

Жизнь в большом городе

Это была удачно расположенная комната, тихая и успокаивающая. Мебель стояла изящная и в очень хорошем вкусе, ковер был толстым и мягким. Там был мраморный камин, в нем горел костер. Стояли старинные вазы из разных уголков мира, а на стенах висели современные картины наряду с некоторыми, созданными старыми мастерами. Ради красоты и удобства комнаты, которая отразила богатство и вкус, было приложено значительное количество внимания и заботы. Комната была видом на маленький сад с лужайкой, которую, видимо, косили и разравнивали многие и многие годы.

Жизнь в большом городе странным образом отрезана от вселенной. Искусственные здания заняли место долин и гор, а рев движения заменил шум бурных ручьев. Ночью вряд ли можно увидеть звезды, даже если захочешь, поскольку городские огни слишком яркие, и в дневное время небо ограничено и загромождено. Определенно кое-что происходит с городскими обитателями: они хрупкие и изысканные, у них есть церкви и музеи, напитки и театры, красивая одежда и бесконечные магазины. Повсюду люди: на улицах, в зданиях, в помещениях. Облако проплывает по небу, и только немногие поднимают глаза. Там спешка и суматоха.

Но в этой комнате чувствовалось тихое и выдержанное достоинство. Она имела ту присущую богатым атмосферу, чувство надменной безопасности и уверенности, и желанной свободы от нужды. Он сначала рассказывал, что интересовался философией, как восточной, так и западной, и так нелепо, что она началась с греков, как будто бы ничто не существовало до них. И теперь он начал говорить о его проблеме: как давать и кому давать. Проблема наличия денег и сопутствующие ей многочисленные обязательства несколько тревожила его. Зачем он делал из этого проблему? Разве имело значение, кому он дал и с каким настроением? Почему это стало проблемой?