Комментарии к жизни. Книга третья

«Сэр, — вступил в разговор муж, — думаю, вы не понимаете нашу ситуацию. Мы же обычные люди, и мы не хотим казаться лучше, чем есть на самом деле. У нас есть свои недостатки, и мы честно признаем наши амбиции. Но те, кого мы уважаем и кто был мудрым в многом, попросили нас принять эту должность, и если бы мы не приняли ее, она попала бы в гораздо худшие руки — в руки людей, которые озабочены только собственной персоной. Так что мы чувствуем, что должны принять на себя ответственность, хотя мы не совсем достойны этого. Я искренне надеюсь, что вы поймете».

Не будет ли лучше, если вы поймете то, что вы делаете? Вы заинтересованы в реформах, не так ли?

«А кто не заинтересован? Великие лидеры и учителя прошлого и настоящего всегда были заинтересованы в реформе. От изолировавших себя отшельников, саньясинов, обществу мало проку».

Реформа, хотя и необходима, не имеет большого значения, если все человечество не принимается в расчет. Срезание нескольких усохших ветвей не сделает дерево здоровым, если его корни нездоровы. Просто реформы всегда нуждаются в дальнейшей реформе. Что является необходимым, так это полная революция в мышлении.

«Но большинство из нас не способны к такой революции. А фундаментальное изменение должно происходить постепенно, через процесс эволюции. Наше стремление — это помочь в этом постепенном изменении, и мы посвятили наши жизни служению человечеству. Разве вам не следует быть более терпимым к человеческой слабости?»

Терпимость — это не сострадание, это вещь, искусственно слепленная хитрым умом из кусков. Терпимость — это реакция из-за нетерпимости, но ни терпимые, ни нетерпимые никогда не будут сострадательными. Без любви всякое так называемое хорошее действие может привести только к дальнейшему вреду и страданию. Уму, являющемуся амбициозным, ищущим власти, не знакома любовь, и он никогда не будет сострадательным. Любовь — это не реформа, а цельное действие.

Внимание без повода

На узкой, тенистой тропинке разделяющей сад молодой юноша играл на флейте. Она была дешевой, деревянной, а играл он популярную мелодию из кинофильма, но чистота звучания заполнила пространство тропинки. Белые стены зданий были вымыты недавними дождями, и на стенах танцевали тени под музыку флейты. Было солнечное утро, в голубом небе плыли рассеянные белые облака, и приятный бриз дул с севера. За домами и садами была деревня с огромными деревьями, возвышающимися над соломенными хижинами. Под деревьями женщины торговали рыбой, какими-то овощами и чем-то жареным. Маленькие дети играли на узкой дороге, а дети еще младше использовали канаву как туалет, забыв о взрослых и проезжавших мимо машинах. Ходило много коз, и их маленькие черно-белые козлята были чище детей. У них была шелковистая и очень мягкая шерсть, и им нравилось, когда их гладят. Пролезая под колючей проволокой ограждения, они перебегали через дорогу на открытую площадку, щипали траву, шумно играя, бодая друг друга, подпрыгивая в воздухе от несдержанности, и затем они мчались назад к матерям. Автомобили замедляли движение, чтобы пропустить их. Они, казалось, имели божественную защиту — чтобы не быть убитыми и съеденными.

Играющий на флейте был там, среди зеленой листвы, и ясное звучание манило на улицу. Мальчик был грязен, его одежда была порванной и нестиранной, а лицо агрессивно резким. Никто не учил его играть на флейте. Он сам этому научился, и когда лилась мелодия из кинофильма, чистота звука была необычайной. Для ума было странно плыть по той чистоте. Удаляясь на несколько шагов, она продолжилась через деревья, над домами и к морю. Ее движение было не во времени и пространстве, а в чистоте. Слово «чистота» — это не чистота, слово привязано к памяти и ко многим ассоциациям. Эта чистота не была изобретением ума, она не была искусственно созданной, чтобы быть уничтоженной с помощью воспоминания и сравнения. Играющий на флейте был там, но ум был бесконечно далеко, не в смысле расстояния, не в понятиях памяти. Он был далеко в пределах себя, ясного, нетронутого, уединенного, вне измерения времени и узнавания. Маленькая комнатка была с видом на лужайку и крошечный сад, полный цветов. Было достаточно места для пятерых и для маленького мальчика, которого кто-то взял с собой. Какое-то время мальчик сидел спокойно, а затем вышел. Он хотел играть, и беседа взрослых ему была неинтересна, хотя вид у него был серьезный. Всякий раз, возвращаясь в комнату, он присаживался к одному из мужчин, который, как оказалось, был его отцом. Через некоторое время мальчик заснул, держась за палец отца.

Они были все активными людьми, очевидно, способными и энергичными. Их соответствующие профессии как адвокат, правительственное должностное лицо, инженер и социальный работник были, за исключением последней, лишь средством их существования. Их реальный интерес распространялся на другое, и они все, казалось, отражали культуру многих поколений.