Коммуналка

Ирочка унеслась из комнаты, лихорадочно соображая, что же теперь делать. Нет, что делать в ближайшие полчаса, ей было понятно – поить чаем и кормить, отогревать, успокаивать, выслушивать и расспрашивать. А дальше что? Она же не может выгнать его на улицу, где так метет ветер и бродят непонятные опасные мужики с ружьями вместо нормальных людей. Она быстро поставила чайник и сунулась в холодильник.

– Кушать захотела? – спросил над головой голос Сталиванны, и Ирочка подпрыгнула. Меньше всего ей хотелось сейчас разговаривать с соседками, и уж подавно со Сталиной. Но та, оказывается, заглянула в холодильник на сон грядущий за пирогом с мясом и заодно оделила пирогами бедную голодную девочку, как она выразилась. Ирочка прихватила сахарницу, масло, белый батон и кусок колбасы и понесла все это в комнату – угощать коллегу.

– Это что, чай? – едва слышно спросил Павел, уставившись в кружку, которую подсунула ему Ира. Она давно обзавелась кипятильником, а то как не высунешься на кухню, тут как тут соседка какая-нибудь! На газу, оно, конечно, дешевле, зато душевное спокойствие дороже. – Настоящий?

– А что такого? – удивилась она. – Или ты кофе хочешь? У меня нету, но вроде у соседки был, только я плохо варю…

– Нет-нет! Не стоит беспокойства!

– Сахару-то положи, – подвинула девушка сахарницу. Беккер взглянул на нее диким взглядом и сглотнул. – Или ты несладкий пьешь?

Он вбухал в кружку ложек пять, не меньше, и пил чай, обжигаясь и неприлично хлюпая, но явно не в силах остановиться. Ира вздохнула и пожалела, что у нее нет никакого алкоголя. У Сталиванны точно есть, да и у Анны Феодосьевны тоже, но не пойдешь же к ним на ночь глядя просить сто грамм водочки или стаканчик наливки!

– Я… я что умер, что ли? – выговорил Павел, когда его немного отпустило. – Хлеб… белый, масло, колбаса… Сахар, чай… А это что?

– Пирог с мясом, соседка угостила. Ты ешь, а то что-то ты зеленый совсем, – заботливо сказала Ирочка и сделала себе бутербродик. Ей тоже хотелось перекусить.

– Погоди, – сказала она, подумав, высунулась в коридор и присмотрелась. Судя по полоске света под дверью бабы Маши, та еще не спала, и Ира поскреблась к ней.

– Что случилось, Ирочка?? – удивилась старушка, уже переодевшаяся в ночную рубашку до пола.

– Баба Маша, мне очень стыдно, – сказала та, глядя в пол, – да я вот с занятий приехала, готовить сил уже нету, может, у вас найдется что-нибудь? Я вам продукты куплю!

– Девонька, что ты спрашиваешь, – вздохнула та, – поди в холодильнике кастрюльку возьми. Борщ там, сегодня варила, разогрей, завтра он уж не такой будет. И правда, принеси мне завтра свеколки и картошки килограмм, а то самой мне тяжело уже…

– Спасибо, баба Маша! – воскликнула Ира. Стыдно ей на самом деле не было, не для себя побиралась. И принести могла хоть два килограмма картошки, хоть пять, что ей, трудно?

– Сметана на второй полке! – крикнула вслед старушка.

…Руки Павла дрожали, когда он нес ко рту первую ложку горячего борща. Ирочка заботливо положила ему побольше сметаны, и теперь довольно следила за тем, как спасенный ест. Ел он довольно деликатно, хотя ему, наверное, хотелось поднести ко рту и махом выпить всю глубокую тарелку с дымящимся борщом и куском настоящего мяса. Она отвела взгляд, потихоньку поедая свой бутербродик. Неприлично так смотреть, как ест голодный человек, а Павел был именно что голодным, причем уже давно. Это было видно по худым ввалившимся щекам, подернутым щетиной, по теням под глазами, по нарочитой медлительности, с которой он заставлял себя есть.

– Большое спасибо, – наконец сказал он, отодвигая тарелку. Ирочка немедленно снова налила ему чаю и придвинула пирог.

– Пожалуйста, – улыбнулась она, – угощайся.

– Мне хватит, я и так уже объел тебя… на месяц вперед.

– Да ничего страшного, ты же гость, а гостей принято угощать!

– Было принято, – сказал он глухо и поглядел на свои пальцы с обломанными ногтями. Под ними залегла черная кайма.

Ирочка улыбнулась.

– Я тут книжки твои посмотрел… ты не против?

– Нет, конечно. Только там ничего интересного. Ну, то есть я хочу сказать, интересно, но очень сложно. Я латынь зубрю-зубрю, а все из головы выскакивает.

– А ты… – он поколебался, – на каком курсе?

– На первом. А ты?

– Я третий закончил, хотел доучиться… – он замолчал.

– Слушай… а вот те дядьки, которые за тобой гнались, они кто? – осторожно спросила она.

– Большевики, – ответил он коротко.

– А почему они за тобой гнались тогда? – удивилась Ирочка.

– А я студент, белоподкладочник. Классово чуждый, – с озлоблением сказал он. – Когда делали революцию, разве о том думали, что всех поделят на классово близких и классово чуждых? В нашей семье всегда стояли за народ, отец сочувствовал народовольцам и был за конституционную монархию, а теперь вот…

– Какой кошмар! – искренне сказала Ирочка, не понявшая половины слов.

– Ты суфражистка, да? – спросил Павел.

– То есть? – опешила Ирочка.

– Ну… ты в брюках, – пояснил он и отвел взгляд. – Они же ратуют за равные права женщин и мужчин, как-то так…

– Феминистка, может? – спросила она и положила ему еще пирога.