Коммунальная опера

Скорее всего, деревянный конь по кличке Зритель верил скакавшему на нем человеку. Сперва не верил, потом начинал верить. По крайней мере, голосом Клюева конь говорил: «Ну а что было дальше? Дальше-то было что?» И Клюев с некоторой жалостью отвечал: дальше не было ничего, кроме другого кино.

Но вот как-то кинотеатр то ли закрыли на ремонт, то ли снесли. Как раз в этот вечер к Клюевым зашел один дядя в серой осенней кепке. Этот дядя был известный трамвайный пассажир, хотя давно уже хотел купить себе машину. Руки у него были большие, а ладони круглые, как катушки, на которые наматывают кино. Этими руками он ел бутерброды с колбасой и держал стакан с чаем. Низким, поставленным голосом он раза три категорически отказался сначала от коммунальной водки, затем еще раз от нее, а после еще раз и снова от водки. Так и не выпил, хотя, наверное, хотел.

А Клюев скакал на своем деревянном коне. Он видел, что, напившись чаю, дядя начал почему-то вздыхать. Вздыхал он не сильно, поскольку, наверное, не имел к этому пристрастия. Он только дергал за край скатерти и все говорил, что вот-де закрыли, черти, кинотеатр, а он впервые в жизни хотел пригласить женщину в кино.

Женщиной (по справедливости) он называл маму Клюева. Она как раз, накрасив губы, сидела тут же и смотрела на дядины руки. Иногда и мама вздыхала: должно быть, соглашалась.

Потом она убирала все со стола и говорила, что теперь-то уж точно придется ехать через весь город к бабушке.

– У бабушки кинотеатра нет, но есть зато телевизор. – говорила мама. – Заодно и переночуем.

В ту ночь Клюев ночевал у бабушки. Сперва он много баловался, затем смотрел телевизор, а потом ночевал. Надо сказать, что бабушка никогда особенно не увлекалась кино. Им с дедушкой было как-то не до этого. Зато она помнила одну любопытную вещь. Оказывается, кино когда-то было немое…

Оптический эффект

Запомнил он и то, что можно было забыть, но почему-то не вышло.

Сначала мама получила на работе квартальную премию. На эту премию она купила себе новые туфли с замшевым верхом, им обоим некоторое количество красивой и вкусной еды, а Клюеву небольшое оптическое приспособление с одной линзой на одном конце и с другой линзой на другом. Он запомнил, что оно лежало в коробке, и коробка была сверху голубая, а снизу желтая.

Скорость, с которой он разобрался, что надо это приспособление из коробки вытащить, запоминанию не поддалось. После этого почти с той же скоростью выяснилось, с какой стороны надо в него смотреть.

Оказалось, что с обеих сторон интересно, но не одинаково. С одной стороны все очень далеко, а с другой все очень близко. Значит, если смотреть с той стороны, с которой близко, то можно тогда разглядывать все, что ни есть вокруг и как-то живет, не догадываясь о том, что всю эту жизнь разглядывает Клюев. А мама, конечно, догадывалась. Она входила в комнату и в комнате говорила: «Ну теперь тебя за уши не оттащишь». И Клюев не сомневался, что так оно, скорее всего, и будет. Он говорил: «Я, мама, так теперь увлечен, что меня и за ноги трудно оттащить». И она понимала, что не надо мешать, а то можно сыну все впечатление испортить.

Два дня он с перерывом на сновидения разглядывал улицу и ходивших по ней людей. Зацепив взглядом какого-нибудь человека, он провожал его до тех пор, пока человек не садился в трамвай, а трамвай не уезжал. Отчего-то больше других ему нравились статные мужчины в ярких цветных футболках, с большими портфелями. Он видел их у бабушки по телевизору и в ближайшем к дому кинотеатре. Они вызывали в нем чувство гордости и уважения, разбавленные небольшой детской завистью. Он понимал, что эти мужчины создают саму жизнь, руководят всеми многочисленными процессами в мире, и если когда-нибудь ему доведется стать взрослым, он обязательно будет похож на одного из них.

Он не сразу выбрал, на какого: людей много, а он один. А затем выбрал. Это был мужчина, о котором он сказал себе: «Надо ж, какой привлекательный дядя!». Он и в самом деле был такой привлекательный, каких почти не бывает. Ведь он не только чаще других садился в трамвай, но и не так уж редко из него выходил. Портфель у него был еще больше, чем при телескопическом увеличении, из черной животной кожи, а футболка самая яркая, оранжевая, словно спелый марокканский апельсин. Оптическое приспособление позволяло Клюеву видеть его целиком, с мелкими, но характерными деталями, вплоть до темных разводов под мышками, и он представлял себе, что это – прямой, честный и решительный гражданин, который утром отжимается от пола и моет тело до пояса холодной водой, вскрикивая: «Ах! Ух ты! Ах! Ух ты! Ах!» А «по колбаске б чичас» он никогда не скажет. Какой бы критический момент ни возникал в его жизни.