Читаем Коммунистический постскриптум полностью

Последующие политические дискуссии проходили аналогичным образом. В конце каждой из них выдвигалась формулировка, имевшая форму парадокса. Так, Троцкий после революции выступал за то, чтобы создать из рабочей массы некое подобие военной организации, подчиненной жесткой дисциплине и находящейся в состоянии постоянной готовности, и заставить крестьян содержать эту пролетарскую трудовую армию. Другие же, в частности Бухарин и Рыков, были более умеренны. Они хотели, чтобы крестьяне «вросли» в социализм как можно более мирно, и ради этого были готовы согласиться с более медленными темпами развития индустрии. Так сформировались левый и правый уклоны от генеральной линии партии. Борьба между ними долгое время определяла жизнь в стране, вплоть до победы генеральной линии, представлявшейся Сталиным, в начале тридцатых годов, причем и левый, и правый уклоны были физически ликвидированы в ходе сталинских чисток. Но в чем заключается эта генеральная линия? Она формулируется как сумма требований левой и правой оппозиции. В текстах и речах Сталина, как и в официальных партийных документах того времени, нельзя найти ничего такого, что не было бы уже известно из речей и текстов представителей различных оппозиционных течений. Единственное, но решающее отличие состоит в том, что здесь противоположные требования соперничающих друг с другом внутрипартийных оппозиций признаются и утверждаются одновременно. Так, к примеру, скорейший рост промышленности комбинируется с расцветом сельского хозяйства, они диалектически обусловливают друг друга и т. д.

Логика внутрипартийных дискуссий того времени может быть сформулирована следующим образом. Уклон расценивался как таковой не на основании того мнения, которое высказывали его представители, а как следствие их отказа одновременно признать истинным противоположное мнение. Поэтому уклонисты дисквалифицировались за «односторонность». Действительно, все их требования уже приняты генеральной линией, все их идеи интегрированы и учтены в господствующем парадоксе. Спрашивается, чего же еще хотят уклонисты? По всей видимости, они хотят не просто чего-то, а всего, ведь они не просто утверждают нечто (уже признанное вполне легитимным), а продолжают и далее настаивать на своей точке зрения и отрицать противоположное ей. Для формальной логики, стремящейся к непротиворечивости высказываний, этот второй шаг, то есть отрицание противоположного тому, что утверждаем мы, в сущности даже не является вторым шагом: это всего-навсего тривиальное следствие нашего утверждения. Но для диалектического материализма этот второй шаг логически независим от первого – и в то же время играет решающую роль, ведь именно он означает выбор между жизнью и смертью.

Диалектический материализм утверждает, что жизнь внутренне противоречива. Следовательно, чтобы ею управлять, ее нужно охватить парадоксом. Для диалектического материализма живо только целое, только тотальность. Поэтому он хочет, формулируя некий тезис, сохранить за собой право одновременно формулировать антитезис, ведь если на антитезис налагается запрет, он тем самым исключается из целого, которое в итоге перестает быть полным и живым. Диалектический материализм хочет не просто говорить о жизни – основная его цель заключается в том, чтобы сама его речь была жизненной. А жизненность для него равна противоречивости и парадоксальности. Машины, в отличие от человека, мыслят строго по правилам формальной логики. Если машина столкнется с парадоксом, она сломается. Для человека же, напротив, жизнь в парадоксе и через парадокс является нормальным состоянием. Более того, только в таком состоянии он и может жить по-настоящему, поскольку парадокс открывает ему тотальность жизни. Однако эта тотальность резко отличается от универсальности. Универсальность высказывания означает его всеобщую значимость. Но претензия на всеобщую значимость в перспективе диалектического материализма предстает как крайнее проявление односторонности, полностью исключающей свою альтернативу. Тот, кто придает своему одностороннему, логически корректному высказыванию универсальный статус, идет против диалектического разума партии, которая мыслит не универсально, а тотально.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология