Коммунисты

Надо сказать, что опасения Сесиль и господина де Монсэ не имели никаких оснований, как, впрочем, и надежды господина д’Эгрфейль. Между двумя юношами оказалась такая пропасть, которую не заполнишь в несколько дней пасхальных каникул. Никола мечтал только о том, как бы улизнуть в Биарриц, — повидаться со своими дружками, а главное — поиграть в рулетку. Как мог он сойтись с Жаном, который страдал от стесненного положения семьи, стыдился своих поношенных костюмов, из которых он уже вырос, и только и думал о том, как бы удрать в поле за растениями для своего гербария? Никола не имел ни малейшего желания обращать в свою веру прежнего друга; вначале он поджидал его не без любопытства, хотя в душе считал оболтусом. В первый же день, когда он заговорил с Жаном о своих любовных похождениях в Латинском квартале, тот густо покраснел и ответил так резко, что не оставалось сомнений: девственник. При таких-то плечищах и не по летам мужественном облике!.. Только насчет растительности на лице слабовато по сравнению с Никола. И уж совсем нет волос ни на груди, ни на руках. А коротышка Никки в этом не уступал взрослым. Раз его отец возымел нелепую мысль пригласить Жана, — что ж, приходится терпеть. Вот именно, нелепая мысль, ничего не скажешь. Ах, эти родители! Вечно устраивают неприятные сюрпризы — вроде тех подарков, которые они вам делают.

И получилось так, что Жан де Монсэ провел бóльшую часть пасхальных каникул с Сесиль Виснер. Она смущала его не меньше, чем он ее. Ведь он не сохранил о ней никаких воспоминаний. Для него Сесиль была старшей сестрой его приятеля; когда ему было четырнадцать лет, ей уже исполнилось семнадцать. Она не только не участвовала в их играх, но, наоборот, мешала мальчикам, и они от нее убегали. А теперь перед ним была молодая женщина поразительной красоты, и она относилась к нему почти по-родственному, как к двоюродному брату. В первые дни Жан подолгу ее разглядывал, смотрел на ее темные глаза, на прекрасные шелковистые волосы, которые ниспадали такими нежными завитками, что хотелось намотать их на палец. Потом он догадался, что неудобно так пялить глаза, и стал вовсе избегать смотреть на нее. Все вело к тому, чтобы он влюбился в Сесиль: он не привык видеть так близко от себя красивых женщин; сестра, намного старше его, была замужем уже десять лет, а госпожа Виснер, которую он с замиранием сердца называл «Сесиль», хотя она сама просила его об этом и говорила ему «ты», как и Никки, была не только очень красива, но и обладала невиданным в его кругу и изяществом, носила платья непостижимой свежести… А какие у нее выхоленные руки и волосы! К тому же он очень скоро понял, что она несчастлива.

Сесиль доставляло удовольствие общество этого юноши, так непохожего на окружающих ее людей, такого «чистого», как говорила она про себя. Она любила ходить с ним в поле за цветами, припоминала забытые названия цветов и трав, он смеялся над ее ошибками и собирал цветы больше для нее, чем для своего гербария. Это были приятные дни, и их не испортило даже довольно сухое письмо из Нью-Йорка. Сесиль ответила на него очень холодно. Жоржетте Лертилуа она написала только один раз за две недели, и притом такое легкомысленное, такое пустое, такое счастливое письмо, что Жоржетта сказала Орельену, заглянувшему проездом в Антибы: — С Сесиль что-то случилось… она пишет, словно поет… — Сама госпожа Виснер об этом не подозревала. Да и две недели прошли очень быстро. Они не принесли Никола ничего, кроме проигрыша в казино и небольшого скандала: он выдавал себя там за совершеннолетнего, но его разоблачили и выставили. Зато он подружился за зеленым столом с целой группой сеньоритос — молодых знатных испанцев, ожидавших конца войны, чтобы вернуться в свои поместья. О поражении красных в этом кругу говорили, захлебываясь от восторга, хотя в те дни эхо трагического исхода из Испании явственно слышалось в Восточных Пиренеях. Близость границы, самые дикие слухи, пребывание маршала Петэна[50] в Сан-Себастьяне, его визиты в Биарриц к своему другу, бывшему товарищу министра в правительстве Тардье[51], таинственное шмыганье взад и вперед неизвестных личностей, которых богачи в Сен-Жан-де-Люзе и Гендее встречали с распростертыми объятиями, Гитлер в Праге, падение Мадрида — все это, в сопровождении хора злобных угроз по адресу французского Народного фронта, очень будоражило вышеназванных молодых людей, и Никола никак не мог понять, почему Жан так невнимательно выслушивал рассказы, анекдоты и шутки, которые он привозил из своих вылазок. О чем, в конце концов, Жан думает? Восемнадцать лет — ведь уже не мальчишка. Он, Никки, твердо решил выпросить у отца мотоцикл; назревают такие события, может быть, придется много колесить… Итак, юный д’Эгрфейль возвратился в Буленвилье еще сильнее, чем прежде, одержимый политическими страстями. Сесиль вернулась в Париж почти успокоенная, хотя и не понимала почему, и так и не заметив, как возрастало с каждым днем смятение Жана, когда он говорил с ней или помогал ей разливать чай.