Коммунисты

Генерал Корап не смог связаться с вами по телефону: генерал запутался в линиях связи, и полковник Марк получил приказ перебросить свою часть в Омикур только в половине третьего ночи, когда все пути уже затопила волна беженцев, когда на дорогах образовались пробки, заторы; упряжки с артиллерийскими зарядными ящиками, обозные машины мечутся по всем направлениям; инженерные транспорты, походные кухни и заблудившиеся кавалеристы, легковые машины, ссылающиеся на довольно проблематические приказы, темнота, паника, полная неразбериха. Кавалеристу Пезе, еще не отдохнувшему после тяжелой ночи, не удалось воспользоваться передышкой: он стоял на посту. Что же делать, выспимся в другой раз!

Вперед, громко фыркая, вырываются мотоциклы, за ними лошади тащат 25-миллиметровые пушки: это марокканский боевой эшелон. Запасных лошадей пока оставляют на месте. У алжирских конников в кожаных ведрах — мины. Походным кухням дан приказ на утро доставить горячий кофе… с ними пойдет полуторатонка с пищевым довольствием. Хорошо бы сменить выцветшие куртки и фески, их давно пора перекрасить. Жаль, времени нет, а то они уже видны в темноте. Ладно, на сегодняшнюю ночь сойдет. Сейчас не до того.

* * *

Рауль все едет и едет. Его клонит ко сну… Он едет и едет. Все чаще плечи сводит от усталости; все чаще ослабевает внимание. А он все едет…

Меньше как за три часа не сделать ночью шестьдесят километров, когда на дорогах заторы, когда приходится пропускать колонны войск, толпы беженцев. А тут еще этот чортов мотор, с перепугу начавший было работать, поуспокоился, вспомнил о своих старых немощах и около Кур-Сент-Этьена, на полпути между Орбэ и Нивелем, опять пошел чудить… Там стояли артиллеристы, они рассказали Раулю, где находится их ремонтная часть, — в Бувале, не доезжая Женаппа. Там только до сознания Рауля Бланшара дошло то, что ему говорили в Орбэ. Их мотодивизию отвели на отдых, — чувствуешь, братец, на отдых! — чтобы перегруппировать позади позиций пехоты.

И Рауль сразу встряхнулся, как будто войны и не бывало. Ну, уж теперь ему незачем здесь задерживаться. — Да ты с ног валишься от усталости! — заметил механик, сменявший ему свечу. Подумаешь! Час-другой он еще выдержит. Да и товарищи, верно, о нем беспокоятся…

Он говорил не то, что думал: на деле он сам беспокоился о товарищах. Монсэ, Партюрье… успели они убраться до прихода бошей?

Пробиться через Женапп совершенно невозможно: дорога запружена войсками, хлынувшими из Шарлеруа на Брюссель. Рауль простоял с добрый час. А затем до самого Нивеля двигался в колонне машин, которая останавливалась через каждые двадцать метров. Все водители, верно, устали не меньше его, стоило им затормозить, как у них слипались глаза, а потом, лишь только впереди образовывалось пустое двадцатиметровое пространство, они рывком трогали с места, словно кто-то толкнул их в спину…

* * *

Этой ночью все события развертывались, как в дурном сне: немцы еще в одном пункте, выше Живэ, форсировали Маас. Этой же ночью тревога охватила северный фланг корпуса генерала Либо на стыке с частями «Аристотеля»… На рассвете Д5 Эчеберригарэ, всю ночь, согласно приказам, перемещавший свои войска, оказался лицом к лицу с врагом, в двух местах форсировавшим Бар, к востоку от Арденнского канала, где сужается излучина реки. Противник переправляется через Арденнский канал. Там, где совсем еще недавно сошедший с ума капитан на глазах у Сезара Дансета подпалил зажигалкой солдатские книжки, там, где еще вчера утром мускулистые, худые испанские республиканцы таскали надолбы, там, где этой ночью Бенедетти угрожал револьвером саперам, спускавшимся по северному склону высоких холмов, где около трех часов утра он сам попал в окружение, — там теперь встретились с передовыми частями генерала Эчеберригарэ, подошедшими к Вандрессу, до смерти усталые спаги на измученных лошадях. Немцы в Омикуре. На подступах к Вандрессу закладывают мины… Легко раненные не спешились. У одного, верно, жар, он страшно возбужден и, нагнувшись с седла за фляжкой с кофе, которую ему протянул самокатчик, говорит, говорит, говорит… Трудно понять его речь — тут и гранаты, и рукопашная схватка…

До смерти усталый спаги, приземистый и коренастый, не марокканец и не алжирец, вошел в сарай. В голове одна мысль: отоспаться… а там — будь что будет! Он привязал коня к пустой кормушке и повалился наземь; он канул в темную бездну сна… И во сне он уперся во что-то мягкое, шерстяное, навалился на еще теплое, еще хрипящее тело, на что-то еще живое, но уже переставшее быть человеком… дошло ли до одурманенного сознания полумертвого от усталости, хоть и привыкшего к тяжелой работе в летнюю страду винодела Пезе, дошло ли до его сознания, что это такое?