Коммунизм

С открытием параллельного СССР мода на всё советское, и так никогда не прекращавшаяся, вспыхнула с новой силой. Кабаки — так каждый второй пытался сыграть на советских символах. «Прожектор перестройки» заведением был пролетарским, за вход там денег не требовали, весь вечер можно было и с кружкой пива просидеть, да и обстановка демократичная. Разные ансамбли выступают с хорошими советскими песнями, официантки в пионерских галстуках, на стенах — фотографии комсомолько-молодёжных строек и генеральных секретарей ЦК КПСС, при открытии входной двери запись включается с голосом Горбачёва: «Перестройка. Гласность. Новое мышление». Нормальный кабак.

Его владельцы, конечно, чуток в концептуальном плане ошиблись — телепередача с таким названием существовала на телевидении в годы заката советского строя, а по заведению можно было судить, что он воссоздавал самый расцвет советской эпохи — ну да ладно, кто к таким мелочам придирается.

Народу в «Прожекторе» оказалось далеко не битком, что хорошо. Видимо, погода повлияла. Обычно по субботам тут аврал и дым коромыслом. По крайней мере, Никита с бородатым мужиком — видать, тем самым, они с Костиковым органично на пару смотрелись, оба с бородами, в свитерах несуразных, ну вчистую научные сотрудники советского НИИ — сидели за столиком вдвоём.

Никита хороший друг, но и с ним я был во многом осторожен. Он не выдержит допросов с пристрастием.

Вперемежку с музыкальными номерами в «Прожекторе» проходил конкурс на знание советских реалий. Ведущий в стройотрядовской спецовке зачитывал вопрос:

— Какой видный политический деятель советской эпохи родился 21 февраля 1904 по старому стилю, в партию вступил в двадцать три года, а в тридцать пять стал народным комиссаром текстильной промышленности СССР?

— Черненко! — крикнул кто-то.

— Нет, не Черненко, — радостно замотал головой ведущий.

— Микоян! — тут же раздалась другая версия, а сразу вслед за ней и третья: — Молотов!

Я, здороваясь с Никитой и игнорируя сидевшего рядом с ним мужика, который, судя по движению и заинтересованному взгляду, тоже горел желанием поручкаться, лишь поморщился на такое удручающее незнание биографий советских руководителей. Ни в каком конкурсе участвовать не желал, но не сдержался и крикнул:

— Алексей Николаевич Косыгин!

— Правильно! — воскликнул ведущий. — Девушки, официантки, передайте этому молодому человеку пионерский значок. Напоминаю, дорогие друзья, что тот, кто выиграет наибольшее количество значков, получит сегодня приз от нашего заведения — бутылку «Советского шампанского».

Одна из официанток положила передо мной на стол вырезанный из картона, многократно увеличенный и на скорую руку раскрашенный фломастерами значок пионера. Суровый и целеустремлённый Ленин в языках пламени и с надписью «Всегда готов!» даже в таком приблизительном воспроизведении вселял задор и оптимизм, звал в светлое будущее и наставлял на борьбу.

— Конкурс мы продолжим через пару-тройку песен, — объявил ведущий, — а пока ребята из ВИА «Весна на Заречной улице» сыграют нам ещё несколько замечательных ретро-шлягеров.

Он удалился с освещённого пятака, обозначавшего сцену, а запрыгнувшие в него парни с гитарами заиграли старый-престарый хит «Девочка сегодня в баре, девочке пятнадцать лет».

Определённо пьяненький новый знакомый Никиты всё же жаждал представиться и улучил-таки возможность протянуть мне руку.

— Георгий, — объявил он. — Георгий Евгеньевич.

— Виталий, — нехотя ответил я на рукопожатие, а потом подозвал официанку. Заказал бокал «Жигулёвского».

У меня, пока сюда добирался, какие-то подозрения насчёт этого мужика, ни с того ни с сего докопавшегося до Никиты, имелись — я человек стрёмный и в каждом подозреваю агента ФСБ — но сейчас, глядя на него, я видел, что агентом тут и не пахло. Обыкновенный ухарь-выпивоха.

— А вот во мне никакой ностальгии по советскому нет, — объявил он вдруг, да ещё таким безапелляционным тоном, словно мы с Никитой выпытывали у него этот комментарий к действительности две недели.

Я закурил. Усмехнулся.

— Чего же ты тогда сюда припёрся?

— А вот так! — развёл Георгий руками. — Такой я. Нравятся мне картины безумия. Я ведь и сам когда-то рисовал. Но! — выразительно посмотрел он на меня. — Сейчас с этим покончено. Сейчас я просто наблюдатель и отчасти мыслитель, потому что, к некоторому своему сожалению, ещё не потерял способность мыслить.

— А мне кажется, уже потерял.

— Нет, нет, это всё наносное, обман всё. Я крепкий орешек и с двух литров пива не отрубаюсь. Если ваша ирония в эту мишень была направлена.

— Георгий Евгеньевич считает, — вроде бы уважительно, но и с издёвкой молвил Никита, — себя единственным разумным существом во всеобщем дурдоме.

Георгий поморщился и этак многозначительно покачал головой.

— Вы несколько утрируете, но в целом направление мысли верное. Правда, увы и ах, во всеобщем дурдоме никто себя не может считать полностью нормальным. Это невозможно.