Коммунизм и фашизм: братья или враги?

Остается последний вопрос: был ли французский фашизм вообще идеологией? Был ли он, как утверждают некоторые ученые, в первую очередь, всего лишь «лихорадкой», движением без явных целей и серьезной доктрины, т.е. движением, для которого, по словам профессора Вебера, «конечный результат действия был менее важен, чем само действие», движением, у которого не было плана или планов, намеченных первоначальной доктриной? Был ли он, как думают эти ученые, в основном, романтической авантюрой, сентиментальным, эмоциональным порывом, участники которого «больше интересовались жестами, чем доктриной», уделяли больше внимания стилю, чем сути, и в результате оказались в положении, при котором их отношение к политике было скорее иррациональным, субъективным и эстетическим, чем реалистическим, объективным и постоянным?" Трудность с использованными здесь прилагательными заключается в том, что они могут выражать противоположное. Во-первых, все идеологии, несомненно, имеют определенное эмоциональное содержание, которое влияет на их доктрины или даже вдохновляет их. В этом плане французский фашизм не представляет ничего особенного. «Воспринимать политические идеи как плод чистого разума, значит, приписывать им столь же мифическое происхождение, как Афине Палладе, – сказал однажды сэр Льюис Намир. – Важны, прежде всего, лежащие в основе эмоции, музыка, для которых идеи – только либретто, часто гораздо худшее, чем музыка». Во-вторых, большинство идеологий имеет то, что можно назвать субъективным представлением о хорошем общественном строе (все системы ценностей в этом смысле, собственно, субъективны). Кроме того, большинство идеологий имеет свою эстетику. Разумеется, такой человек, как Бразильяк, говорил о фашизме как о «поэзии» и был очарован поэтическими образам молодых людей, сидящих ночью вокруг костра, массовыми собраниями и подвигами прошлого. Но свою концепцию жизни имел и марксизм в бесклассовом обществе, и консерватизм со своей идиллией священного прошлого. Украшенное символами представление о «хорошем обществе», которое идеологи не отождествляли с современным обществом и современной объективной реальностью, не является особой чертой французского фашизма и не может быть отброшено просто как «субъективизм» и «эстетизм». Наконец, французский фашизм известен своим прославлением реализма и прагматизма, равно как и «романтическими» формами выражения. Его вера в то, что сильный побеждает слабого и что сила и есть право, его презрение к интеллектуалам, сидящим в башне из слоновой кости и не имеющим никаких контактов с конкретной реальностью, его постоянные указания на необходимость противостоять жестоким фактам жизни, отождествление насилия с мужественностью и его презрение к «романтикам», не желающим пачкать руки о политику, – все это были основные аспекты фашистского «реализма».

Мнения насчет того, имели ли французские фашисты, будь они реалистами или романтиками, четкую идеологию и относились ли они к ней серьезно, разделились. Хотя такие интеллектуалы-литераторы, как Дриё и Бразильяк, часто делали большой упор на духе фашизма, чем на его программах, и даже Дорио признал однажды, что доктрины; ППФ «недостаточны и бессильны» по сравнению с энергией и силой ее членов (этот упор на духе, а не на доктринах значительно облегчил французским фашистам в 20-х и 30-х годах внедрение в ряды консервативных правых и в свою очередь проникаться консервативным духом), было бы неверным, однако, делать отсюда вывод, что французский фашизм был только «лихорадкой». Его партийные программы занимали четкие позиции по важнейшим внешне – и внутриполитическим вопросам, и даже если некоторые его доктрины называют романтическими, они тем не менее остаются доктринами. Как уже отмечалось, французскому фашизму претило все декадентское, и его культ энергии и силы имел важные последствия для его доктрин. Не только Франция должна снова стать сильной страной, но и должно быть создано новое общество, чтобы воспитать новый тип человека. В этом пункте французские фашисты были такими же доктринерами, как Ликург, который поставил перед собой задачу, с помощью законодательных мер создать нового спартанского человека. Кроме сословий и авторитарного государства, французские фашистские писатели требовали «революции тела», увеличения числа спортивных команд, групп следопытов, туристских союзов, молодежных турбаз, стадионов и, прежде всего, заменить крупнейшие города Франции колониями, рассеянными по всей стране и соединенными сверхскоростными средствами сообщения. Только если освободить тела французов от обесчеловечивающего воздействия чисто городского существования, писал Дриё, они преодолеют и духовное декадентство. «Благодаря нашим усилиям, – говорил Поль Марион из ППФ, – Франция летних лагерей, спорта, танцев, туризма и коллективных экскурсий оттеснила Францию аперитива, табачных киосков, партийных съездов и долгих обеденных перерывов». Согласно Дриё, важней всех прочих реформ фашизма та, которую он называл физической: