Комната чудес

Домой я решила идти пешком, надеясь, что после кондиционированного воздуха больницы мне будет полезно подышать уличным. Я прошагала несколько сотен метров посреди плотной толпы парижского вечера и вдруг вспомнила о водителе грузовика, из-за которого опрокинулась вся моя жизнь. Полицейские пытались со мной поговорить, но я была в таком состоянии, что врачи посоветовали им пока меня не расспрашивать. Впрочем, они сказали, что обязательно должны меня выслушать. Позже они и правда вернулись, и мы минут десять беседовали. Они просили меня рассказать, как все это произошло, но я мало чем могла им помочь. Тем не менее я хотела, чтобы правосудие свершилось, и мало-помалу выпустила на волю свою жажду мести по отношению к водителю грузовика. Полицейские прекрасно меня поняли и постарались умерить мое пылкое стремление навечно законопатить этого человека в тюремной камере; они объяснили, что ведется следствие, что у них есть несколько свидетелей, давших точное описание инцидента; кроме того, сохранились записи с уличной видеокамеры, и я не должна сомневаться, что справедливость восторжествует. Правда, один из них успел шепнуть мне, что, видимо, имел место несчастный случай, что за рулем грузовика сидела женщина, мать двоих малолетних детей, что она сама в ужасе от случившегося и что выводы, к которым придет следствие, мне, скорее всего, не понравятся. Свидетели сходились в показаниях: судя по всему, Луи потерял управление скейтом и избежать столкновения было практически невозможно, что бы ни предпринял водитель, чья ответственность, соответственно, представлялась весьма ограниченной. Тут меня прорвало: я обрушилась на полицейских с обвинениями в полной некомпетентности; я кричала, что просто так этого не оставлю, что эта мерзавка запудрила им мозги, раз они поверили, что она тут ни при чем; под конец я обозвала их уродами и ублюдками и наградила еще парочкой эпитетов, которые сегодня затрудняюсь воспроизвести. Я вскочила с места, потрясая кулаками, но в этот миг в палату вошла Софи Даван с санитаром – они-то меня и удержали. Силы покинули меня, я опустилась на холодный зеленый линолеум, к ногам красотки-телеведущей, и зашлась в истерических рыданиях. Полицейские спокойно заметили, что прощают мне оскорбления и агрессивные действия в свой адрес, поскольку видят, что я не в себе, пожелали мне мужества и удалились. Я потеряла не только будущее своего сына – я утратила всякое достоинство. Известие о том, что за рулем грузовика сидела женщина – как и я, мать, – не помешало мне пожелать ей наихудшей кары, хотя я ничегошеньки о ней не знала.

Двигаясь в сторону канала Сен-Мартен, я тряхнула головой, отгоняя эти мысли. Еще минут пятнадцать, и я буду дома. У нас дома. Но одна.

Я прошагала примерно километр, и во мне ожили старые рефлексы. Я бросила взгляд на часы. Разбитый циферблат показывал 10.32. Ничего не изменилось. Я сунула руку в сумку, за мобильником, о котором не вспоминала со вчерашнего дня, – такого со мной не бывало с тех пор, как… Не бывало никогда. Я долго шарила в битком набитой сумке, пока до меня не дошло, что смартфона в ней нет и быть не может, потому что в момент происшествия я его уронила.

Я остановилась. Жан-Пьер. Я разговаривала с ЖэПэ. Я ему не перезвонила. Я вообще ни разу о нем не вспомнила – ни о нем, ни об этой чертовой презентации, запланированной на завтра, куда явится мистер Биг Босс собственной персоной. Предполагалось, что я буду работать над презентацией в воскресенье, то есть сегодня. Представляю, как психует ЖэПэ, не имея от меня никаких новостей. Психует он, конечно, из-за презентации, а не из-за меня – сама по себе я его не интересую. Кстати, он успел расслышать, что произошло, или мой телефон разбился раньше? Я мысленно воспроизвела свои тогдашние ощущения и пришла к выводу, что связь прервалась мгновенно, а значит, ЖэПэ ничего не слышал. С одной стороны, это меня успокоило: я не испытывала ни малейшего желания ловить на себе взгляды сотрудников «Эжемони», исполненные фальшивого сочувствия. Моим спасательным кругом могла стать только профессиональная карьера. Если я перестану работать, я обращусь в ничто. Мне надо во что бы то ни стало сохранить этот оазис нормальной жизни. Нельзя допустить, чтобы Тельма – директор по маркетингу средств по уходу за волосами сгинула, вытесненная Тельмой – матерью лежащего в коме ребенка.

Как я ни силилась думать о ЖэПэ и о работе, в голове по-прежнему крутились картины случившегося. В ушах все так же звучали мои собственные вопли. К горлу подкатила тошнота; меня вывернуло прямо на тротуар. Я закашлялась, на меня напала икота. Шагавшая мимо старушка с собачкой на поводке поскорее перешла на другую сторону улицы. Вот она, хваленая парижская забота о ближнем.

Я присела на ступеньки крыльца какого-то дома и постаралась восстановить дыхание и успокоиться. Надо заглушить в себе эти звуки, утихомирить бушующую в душе ярость. Сколько я так просидела? Достаточно долго, если судить по тому, что руки, уши и щеки у меня окончательно онемели.