Комната Джованни

– Ты всё делаешь не так, – сказал я. – Он без ума от тебя. Просто не хочет выдать своё волнение, Скажи, пусть нальёт ещё. Поинтересуйся, где он любит покупать себе одежду. Поведай ему о той чудесной маленькой «альфа-ромео», которую тебе до смерти хочется подарить какому-нибудь стоящему бармену.

– Очень смешно, – сказал Жак.

– Что поделаешь? Хилое сердце никогда не завоюет прекрасного атлета, это уж точно.

– Всё равно я уверен, что он спит с девицами. Все они такие, сам знаешь.

– Я слышал о парнях, которые этим занимаются. Маленькие противные чудовища.

Некоторое время мы стояли молча.

– А почему бы тебе не пригласить его выпить с нами? – предложил Жак.

Я взглянул на него:

– Почему? Знаешь, тебе, может, трудно в это поверить, но я и сам приволакиваюсь за девицами. Если бы здесь была его сестра, такая же смазливая, её я бы пригласил с нами выпить. Я не трачу денег на мужчин.

Я видел, что Жак еле сдерживается, чтобы не сказать, что на себя я позволяю мужчинам тратить деньги. Я наблюдал за этой борьбой, едва улыбаясь, поскольку был уверен, что он ничего не скажет. Затем он произнёс со своей бравурной бодрящей улыбкой:

– Я и не предполагал, что ты подвергнешь опасности хотя бы на мгновение свою… – он сделал паузу, – свою незапятнанную мужественность, составляющую всю твою гордость и счастье. Я всего лишь подумал, что будет лучше, если ты его пригласишь, поскольку мне он почти наверняка откажет.

– Но прикинь всё-таки, – сказал я с ухмылкой, – какая это будет двусмысленность. Он посчитает, что это я жажду его плоти. А что будет потом?

– Если возникнет какая-либо двусмысленность, – ответил Жак с достоинством, – я буду счастлив её развеять.

Мы смерили друг друга взглядом. Затем я рассмеялся.

– Подожди, пока он вернётся. Надеюсь, он выберет магнум[10] самого дорогого шампанского во Франции.

Я отвернулся, навалившись на стойку. В душе я ощущал какое-то ликование. Жак стоял рядом со мной очень тихо, вдруг став немощным и старым, и я испытал быстрое, острое и пугающее чувство жалости к нему. Джованни обслуживал в зале сидящих за столиками, потом вернулся за стойку, улыбаясь чуть мрачновато и неся нагруженный поднос.

– Может, – сказал я, – будет естественнее, если у нас будут пустые рюмки.

Мы допили. Я поставил свою рюмку.

– Бармен! – позвал я.

– Повторить?

– Да…

Он уже собирался отойти.

– Бармен, – выпалил я, – мы хотели бы предложить вам выпить с нами, если вы не против.

– Eh bien! – воскликнул голос позади нас. – C'est fort ça![11] Ты не только наконец (и слава богу!) совратил этого прекрасного американского регбиста, но ещё и пользуешься им, чтобы растлить моего бармена. Vraiment, Jacques![12] В твоём-то возрасте!

У нас за спиной стоял Гийом, скалящий зубы, как кинодива, и размахивающий длинной белой салфеткой, без которой его никогда не видели в баре. Жак повернулся, страшно довольный тем, что его обвинили в такой незаурядной соблазнительности, и они с Гийомом бросились друг другу в объятия, как две старые экзальтированные девицы.

– Eh bien, ma chérie, comment vas-tu?[13] Давно я тебя не видел.

– Я был ужасно занят, – сказал Жак.

– Не сомневаюсь! И не стыдно тебе, vieille folle?[14]

– Et toi?[15] Ты, уж конечно, не терял времени даром.

И Жак бросил восторженный взгляд в сторону Джованни, как если бы он был скакуном редкой породы или редкостной частью фарфорового сервиза. Гийом проследил за взглядом Жака и сказал упавшим голосом:

– Ah, ça, mon cher, c'est strictement du business, comprends-tu?[16]

Они немного отошли. И меня вдруг окружило страшное молчание. В конце концов я поднял глаза и посмотрел на Джованни, который наблюдал за мной.

– Кажется, вы хотели угостить меня, – сказал он.

– Да. Возьмите себе что-нибудь.

– Я не пью спиртного на работе, поэтому налью себе кока-колы.

Он взял мою рюмку.

– А вам? То же самое?

– Да, то же.

Я ощутил, что мне приятно с ним разговаривать, и это чувство испугало меня. Я ощущал какую-то угрозу, поскольку Жака уже не было рядом. Потом я понял, что мне придётся платить – хотя бы за эту рюмку: не мог же я дёрнуть Жака за рукав, будто я у него на содержании. Я кашлянул и положил на стойку купюру в десять тысяч франков.

– Так богаты, – сказал Джованни, ставя передо мной рюмку.

– Нет, вовсе нет. Просто у меня нет мелких денег.

Он улыбнулся. Не могу сказать, улыбнулся ли он, думая, что я лгу, или потому, что понял, что я говорю правду. Он молча взял деньги, пробил чек и аккуратно выложил передо мной сдачу. Потом наполнил свой стакан и встал, как прежде, облокотившись на кассу. Я почувствовал, как что-то сжалось у меня в груди.

– A la vôtre! – сказал он.

– A la vôtre.[17] Мы выпили.

– Вы американец? – спросил он наконец.

– Да, из Нью-Йорка.

– О! Мне говорили, что это очень красивый город. Красивее Парижа?

– Ну нет, – сказал я. – Нет города красивее Парижа.

– Кажется, одно предположение, что другой город может быть красивее, способно вас рассердить, – сказал Джованни с улыбкой. – Простите меня. Я не хотел показаться еретиком.

Затем добавил более серьёзно и так, будто желал успокоить меня: