Комната Джованни

– Ладно, – просиял он, – поедем в Испанию. Может быть, она напомнит мне Италию.

– А может, тебе больше хочется в Италию? Хотел бы ты съездить домой?

Он улыбнулся:

– Не думаю, что у меня там остался дом… Нет, не хочу в Италию. Наверно, по тем же причинам тебя не тянет в Штаты.

– Но я поеду в Штаты, – вырвалось у меня.

Он взглянул на меня.

– Я хочу сказать, что когда-нибудь туда поеду.

– Когда-нибудь… Всё плохое обязательно случится – когда-нибудь.

– А почему это плохо?

Он улыбнулся:

– Потому что ты поедешь домой лишь для того, чтобы увидеть, что это больше не дом. Тогда тебе действительно станет не по себе. Пока ты здесь, можно думать: «Когда-нибудь я поеду домой».

Он покрутил мне палец и улыбнулся.

– N'est-ce pas?

– Неоспоримая логика, – ответил я. – Ты хочешь сказать, что у меня есть дом до тех пор, пока я туда не еду?

Он рассмеялся:

– А что, разве не так? У тебя нет дома, пока ты не уехал, а потом когда покинешь его, то уже не можешь вернуться назад.

– Кажется, я уже слышал эту песенку.

– Ах да? – сказал Джованни. – И услышишь её, конечно, ещё не раз. Это одна из тех песенок, которые кто-то где-то всегда будет петь.

Мы встали из-за столика и медленно зашагали.

– А что будет, – спросил я праздным тоном, – если заткнуть уши?

Он хранил молчание довольно долго. Потом сказал:

– Иногда ты напоминаешь мне того, кто хочет попасть в тюрьму, чтобы не угодить под машину.

– Это, – ответил я резко, – скорее подходит к тебе, чем ко мне!

– Что ты хочешь сказать?

– Я говорю о комнате, об этой мерзкой комнате. Почему ты похоронил себя в ней так надолго?

– Похоронил себя? Прости, mon cher Américain, но Париж это не Нью-Йорк, и он не набит дворцами для таких парней, как я. Думаешь, мне следовало бы жить скорее в Версале?

– Но должны же быть, должны быть другие комнаты.

– Mais ça ne manque pas, les chambres.[133] Мир полон комнат – просторных комнат, маленьких комнат, круглых комнат и квадратных, комнат высоких и низких – любых комнат! В какой комнате ты бы хотел поселить Джованни? Сколько, ты думаешь, заняло у меня времени найти эту комнату? И с каких пор, с каких пор, – он остановился и ткнул меня пальцем в грудь, – ты так ненавидишь эту комнату? С каких пор? Со вчерашнего дня или с самого качала? Dis-moi.[134]

Посмотрев на него, я запнулся.

– Я не ненавижу её. Я… я не хотел тебя огорчить.

Он уронил руки. Глаза у него расширились. Он засмеялся:

– Огорчить меня? Теперь я тебе чужой, раз ты говоришь со мной так, с такой американской вежливостью.

– Я только хотел сказать, малыш, что мне хотелось бы оттуда уехать.

– Можем уехать. Завтра! Давай переберёмся в отель. Ты этого хочешь? Le Crillon peut-être?[135]

Я молча вздохнул, и мы пошли дальше.

– Я знаю, – взорвался он через мгновение, – знаю! Ты хочешь уехать из Парижа, хочешь уехать из моей комнаты, а?! У тебя нет сердца. Comme tu es méchant![136]

– Ты не понимаешь меня, – сказал я. – Не понимаешь.

Он угрюмо улыбнулся сам себе:

– J'espère bien.[137]

Позже, когда мы вернулись в комнату и принялись складывать в мешок вынутые из стены кирпичи, он спросил меня:

– Эта твоя девушка… Ты слышал о ней что-нибудь в последнее время?

– В последнее время ничего, – ответил я, не поднимая глаз. – Но она может теперь появиться в Париже в любой момент.

Он встал. Он стоял посредине комнаты, под самой лампочкой, и смотрел на меня. Я тоже встал, слегка улыбаясь, но в то же время чего-то смутно испугавшись.

– Viens m'embrasser,[138] – сказал он.

Я отдавал себе отчёт в том, что у него в руке кирпич, так же как и у меня. Было по-настоящему похоже на то, что, если я не подойду, мы забьём друг друга этими кирпичами насмерть.

И всё же я не смог сразу сдвинуться с места. Мы уставились друг на друга сквозь отделявшее нас узкое, полное опасности пространство, которое, казалось, ревело, как пламя.

– Подойди, – сказал он.

Я выронил кирпич и приблизился к нему. Через мгновение я услышал, как упал кирпич и из его руки. В такие минуты я чувствовал, что мы совершаем более долгое, менее очевидное, но беспрерывное убийство.

4

Наконец пришла долгожданная весточка от Хеллы, сообщавшая о дне и часе её приезда в Париж. Джованни я ничего не сказал и отправился один на вокзал встречать её.

Я надеялся, что, как только увижу её, что-то мгновенное и окончательное случится со мной, что-то, что покажет мне, где моё место и где я был раньше. Но ничего не произошло. Я сразу узнал её – до того, как она меня заметила. Она была одета в зелёное, волосы немного короче прежнего, лицо загорелое, и на нём та же сияющая улыбка. Я любил её с той же силой, что и раньше, но я не знал с какой.

Увидев меня, она замерла на платформе, ударила в ладоши, по-мальчишечьи широко расставив ноги и улыбаясь. Минуту мы просто стояли, уставившись друг на друга.

– Eh bien, – сказала она, – t'embrasse pas ta femme?[139]