Комната Джованни

– Уж не знаю, нравилось ли, – улыбнулся Джованни, – только из-за этого они меня не бросали. Мы оба расхохотались. – Во всяком случае они не были похожи на твою ненормальную девчонку, которая болтается по Испании и шлет открытки в Париж. Что она себе думает? Нужен ты ей или, может, не нужен?

– Она и уехала в Испанию, чтобы в этом разобраться.

У Джованни округлились глаза, и он сильно разошелся.

– В Испанию? Почему не в Китай? Что же она спит подряд со всеми испанцами и сравнивает их с тобой? Разговор этот мне поднадоел. – Неужели ты не понимаешь, – сказал я. – она очень умная и сложная девушка, поэтом) и решила уехать от меня и подумать.

– Да над чем тут раздумывать? Дуреха она, дуреха и есть. Никак не может взять в толк, к кому лечь в постель. Хочет деньги получить и невинность не потерять?

– Будь она сейчас в Париже, – резко оборвал я его, -я бы не смог быть с тобой в этой комнате.

– Жить бы ты, наверное, не смог, – примирительно сказал он, – но видеться нам никто бы не помешал. Почему бы нам не видеться?

– Почему? А вдруг бы она узнала? – Узнала? Что узнала? – Брось прикидываться, – сказал я, – будто не понимаешь, о чем я говорю.

Джованни очень спокойно посмотрел на меня.

– Нет, эта твоя девчонка и вправду ненормальная. Что же, она станет ходить за тобой по пятам или, может, сыщиков наймет, чтобы спали под нашей кроватью. Ей-то какое дело?

– С тобой нельзя серьезно разговаривать, – сказал я.

– Можно, – отрезал он, – я всегда серьезно разговариваю. А вот ты – какой-то непонятный человек.

Он сокрушенно вздохнул, налил в чашку кофе и взял бутылку коньяка, стоящую на полу.

– Chez toi всегда все получается чересчур сложно и с надрывом, как в английских детективах. Только и твердишь: «узнать», «узнать», как соучастники какого-то преступления. На самом-то деле это не так.

И он налил себе коньяка.

– Просто Хелла была бы страшно расстроена, если бы она обо всем узнала. Люди говорят об… о таких отношениях очень грубо и цинично.

Я замолчал. По лицу Джованни было ясно, что мои доводы прозвучали жалко.

– Кроме того, у нас в Америке это считается преступлением, в конце концов, я вырос там, а не здесь, – добавил я в свое оправдание.

– Если тебя пугают грубые и циничные слова, – сказал Джованни, – то я, право, не знаю, как тебе удалось дожить до двадцати восьми лет. Люди напичканы грубостями и пошлостями. Они не употребляют их (большинство, во всяком случае) только когда рассказывают о чем-то на самом деле грубом и пошлом…

Он осекся, и мы внимательно посмотрели друг на друга. Несмотря на то, что он говорил такие вещи, лицо у него было испуганное.

– Если твои соотечественники считают, что интимная жизнь – преступление, тем хуже для Америки. А что касается твоей Хеллы, то, значит, как только она приедет, ты будешь все время с ней? Я имею в виду – каждый день и час. Тебе, что же, иногда не хочется пойти выпить одному или, может быть, тебе приспичит пройтись без нее, чтобы, как ты говоришь, разобраться в себе. У американцев, по-моему, в избытке проблем, в которых нужно разобраться. Или, может, пока пьешь и размышляешь, ты вдруг заглядишься на проходящую мимо девушку, или тебе даже захочется посмотреть на небо и послушать, как бьется твое сердце. Что же, все это кончится с приездом Хеллы? И ты не будешь больше пить один, глазеть на других девчонок и даже глаз не посмеешь поднять на небо. Так? Отвечай!

– Я тебе уже говорил, что мы не женаты, но, мне кажется, что ты просто не в состоянии понять меня.

– Нет, ты скажи, когда Хелла в Париже, ты с кем-нибудь видишься без нее?

– Конечно, вижусь.

– И она заставляет тебя рассказывать ей обо всем, что ты без нее делал?

Я вздохнул. Где-то в середине разговора я сбился, повел его не в ту сторону и теперь хотел только одного – закончить его. Я выпил свой коньяк так быстро, что обжег горло. – Конечно, нет.

– Прекрасно. Ты – очень обаятельный, красивый и интеллигентный молодой человек и пока ты не импотент, Хелле не на что жаловаться, а тебе не о чем беспокоиться. Устроить vie practique страшно просто, за это только надо взяться обеими руками. Джованни задумался.

– Я понимаю. Бывают времена, когда все идет наперекосяк, тогда нужно все устроить иначе. А если махнуть рукой, то жизнь станет просто невыносимой.

Он налил еще коньяка и довольно улыбнулся, точно разом разрешил все мои проблемы. В его улыбке было что-то очень простодушное. Мне пришлось улыбнуться в ответ. Джованни было приятно думать, что он такой здравомыслящий, а я нет, и что он учит меня, как не пасовать перед суровой житейской прозой. Ему было важно ощущать свое превосходство, так как в глубине души вопреки своему желанию он знал, что я тоже в глубине души безрезультатно борюсь с ним изо всех сил.