Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

Я не мог не говорить, хотя больше всего боялся выдать себя. Впрочем, возможно, подсознательно мне хотелось проговориться.

– Не могу отделаться от мысли, что это я толкнул его к гибели. Он хотел, чтобы я продолжал жить с ним в этой комнате, умолял остаться. Я тебе не рассказывал, но в ту ночь, когда я ходил к нему за своими вещами, у нас была крупная ссора. – Я замолчал и сделал глоток спиртного. – Он плакал.

– Джованни тебя любил, – сказала Гелла. – Почему ты мне об этом не говорил? Или сам не знал?

Я отвернулся, почувствовав, что заливаюсь краской.

– Твоей вины здесь нет, – продолжила она. – Разве тебе не ясно? Ты не мог помешать ему любить тебя. Как не мог помешать… убить этого ужасного человека.

– Ты ничего не знаешь, – пробормотал я. – Ничего ты не знаешь об этом.

– Но я вижу, как ты страдаешь…

– Тебе этого не понять.

– Дэвид, не кричи на меня. Пожалуйста, не кричи. Разреши помочь тебе.

– Гелла, девочка моя, я понимаю, ты хочешь помочь. Но прошу, оставь меня. Я сам справлюсь.

– Это мы уже слышали, – усталым голосом произнесла она и, посмотрев на меня долгим взглядом, сказала: – Дэвид, тебе не кажется, что нам пора возвращаться на родину?

– На родину? Но зачем?

– А зачем торчать здесь? Сколько еще ты собираешься жить в этом доме и изводить себя? И обо мне надо подумать. – Гелла поднялась и подошла ко мне. – Пожалуйста, поедем. Я хочу домой. Хочу выйти замуж. Рожать детей. Иметь собственный дом. Я хочу жить с тобой, Дэвид. Зачем тратить здесь время?

Я непроизвольно отстранился от нее. Она стояла позади не двигаясь.

– В чем дело, Дэвид? Чего ты хочешь?

– Не знаю. Правда не знаю.

– Ты чего-то недоговариваешь. Почему не откроешься мне? Скажи все как есть, Дэвид.

Я повернулся и посмотрел ей в глаза.

– Гелла, потерпи немного. Еще чуть-чуть…

– Я готова терпеть, – выкрикнула она, – но где все время ты? Ты где-то витаешь, ты недоступен для меня. Если б ты только позволил мне быть рядом…

Она залилась слезами. Я обнял ее, но ничего при этом не чувствовал.

Я целовал Геллу, ощущая на губах соль, и шептал непонятно что. Тело ее напряглось и потянулось ко мне, а мое, напротив, противилось этой встрече и уклонялось, и тут я в очередной раз почувствовал, что лечу в пропасть. Я сделал шаг назад. Оставшись одна, она покачнулась и дернулась, как кукла на ниточках.

– Дэвид, пожалуйста, позволь мне быть женщиной. Делай со мной что хочешь, мне все равно. Неважно, чем мне придется пожертвовать. Я отпущу длинные волосы. Брошу курить. Перестану читать книги. – Гелла попыталась улыбнуться, и от этой жалкой улыбки у меня сжалось сердце. – Просто позволь мне быть женщиной, возьми меня. Это все, чего я хочу. Больше мне ничего не надо. – Гелла придвинулась ближе, но я словно окаменел. Доверчиво подняв на меня глаза, она прижалась ко мне с каким-то отчаянием. – Не дай мне снова погрузиться в хаос, Дэвид. Позволь остаться с тобой. – Гелла поцеловала меня, не опуская глаз. Мои губы оставались холодными, я ничего не чувствовал. Она поцеловала меня снова, и я закрыл глаза, ощутив, как тяжелые цепи тащат меня на костер. Казалось, мое тело, несмотря на исходящий от женщины жар, ее настойчивость и чувственные пальцы, никогда не отзовется на ее мольбу. А когда тело пробудилось, меня в нем уже не было. С огромной высоты, где воздух был холоднее льда, я взирал на мое тело в объятиях чужого человека.

В этот вечер или в следующий, уже не помню, я выбрался из спальни, когда Гелла уснула, и уехал один в Ниццу.

Я не пропустил ни одного бара в этом сияющем огнями городе и под утро, вконец одуревший от спиртного и похоти, поднялся с одним матросом по лестнице третьесортной гостиницы. На следующий день ближе к вечеру выяснилось, что у матроса еще не истекла увольнительная и что у него есть друзья. Мы отправились к ним. Там мы с матросом провели ночь и еще два дня вместе. В последний вечер, когда заканчивалась его увольнительная, мы выпивали в каком-то переполненном баре. Я еле держался на ногах, денег почти не осталось. Неожиданно в зеркале напротив я увидел лицо Геллы. Мелькнула мысль, что я схожу с ума. Обернувшись, я увидел перед собой Геллу – измученную, жалкую, какую-то съежившуюся.

Никто из нас долго не мог вымолвить ни слова. Матрос внимательно нас разглядывал.

– Она что, не туда забрела? – спросил он наконец.

Гелла посмотрела на него с улыбкой.

– Я уже давно бреду не той дорогой, – ответила она.

Теперь матрос перевел взгляд на меня.

– Ну вот, – сказал я Гелле. – Теперь ты все знаешь.

– Мне кажется, я давно это знаю, – отозвалась Гелла, повернулась и пошла прочь. Я бросился за ней. Матрос удержал меня.

– Так ты… она что, твоя…?

Я кивнул. Матрос широко раскрыл рот от удивления. Вид у него был комический. Он пропустил меня. У самых дверей я услышал, как он хохочет.

Мы долго молча шли по холодным улицам. Казалось, город опустел. Не верилось, что когда-нибудь настанет утро.

– Что ж, – сказала Гелла. – Я еду домой. Лучше бы мне никогда оттуда не уезжать.

– Если я задержусь здесь, – сказала Гелла тем же утром, укладывая чемодан, – я забуду, что такое быть женщиной.