Комната Джованни

С каждым утром небо и солнце поднимались все выше, а Сену все больше окутывала нежная дымка надежды. Букинисты понемногу снимали зимние одежды, отчего их фигуры удивительным образом преображались. Можно было только предполагать, каким будет конечный результат этих разоблачений. В распахнутых окнах, выходящих на набережные и прилегающие улицы, можно было видеть маляров, которых hôteliers[71] пригласили красить стены. Женщины в сыроварнях, сняв синие куртки, закатывали рукава, открывая крепкие, мускулистые руки, а хлеб в булочных казался особенно теплым и мягким. Школьники младших классов сняли накидки, а их коленки уже не синели от холода. Горожане стали больше говорить, повсюду звучал их удивительно ритмичный и страстный язык, который иногда вызывает ассоциацию с застывающим при кипении яичным белком, а иногда со звучанием струнных инструментов, но всегда – с подспудной и впоследствии разрешающейся страстью.

У Гийома мы завтракали не часто – хозяин бара меня недолюбливал. Обычно, стараясь остаться незамеченным, я слонялся неподалеку, дожидаясь, пока Джованни не покончит с уборкой и не переоденется. Потом мы со всеми прощались и уходили. У постоянных клиентов выработалось к нам своеобразное отношение, включавшее неприятный покровительственный тон, зависть и скрытую неприязнь. Однако они не смели говорить с нами в привычной манере и злились, что вынуждены общаться с нами на наших условиях. Их бесило, что они не в силах сдвинуться с мертвой точки, а это в очередной раз напоминало о пустоте их жизни, проходящей в наркотической болтовне, мнимых победах и взаимном презрении.

Но где бы мы ни завтракали и какой дорогой ни возвращались, придя домой, мы чувствовали себя слишком усталыми, чтобы сразу лечь спать. Варили кофе, иногда пили его с коньяком, сидели на кровати, разговаривали и курили. Казалось, нам так много надо было рассказать друг другу – или это казалось только Джованни? А я даже в моменты откровенности, когда мне хотелось отдать всего себя Джованни, как это делал он, чего-то недоговаривал. Прожив с ним месяц, я впервые упомянул о Гелле, и то только потому, что узнал из писем о ее скором возвращении в Париж.

– А что она делает одна в Испании? – спросил Джованни.

– Гелла любит путешествовать, – ответил я.

– Так я и поверил! – сказал Джованни. – Путешествовать никто не любит, особенно женщины. Должна быть другая причина. – И он многозначительно сдвинул брови. – Может, у нее в Испании любовник, и она боится тебе сказать? Какой-нибудь тореро?

Вполне возможно, подумал я, а вслух сказал:

– А чего ей бояться?

Джованни рассмеялся.

– Не понимаю я вас, американцев, – сказал он.

– А чего тут понимать? Сам знаешь, мы не женаты.

– Но она твоя любовница, правда?

– Да.

– По сей день?

Я удивленно посмотрел на него.

– Конечно.

– Тогда я не понимаю, что ей делать в Испании, если ты в Париже. – И тут ему пришла в голову новая мысль. – А сколько ей лет?

– Она на два года моложе меня. – Я внимательно смотрел на него. – А какое это имеет значение?

– Она замужем? Я хочу сказать, у нее есть еще кто-нибудь?

Я рассмеялся. И он тоже рассмеялся.

– Конечно, нет.

– А я думал, – продолжил Джованни, – что она в возрасте и у нее есть где-то муж, от которого она время от времени сбегает, чтобы повидаться с тобой. Это было бы неплохо! Такие женщины могут быть очень интересны, и они обычно при деньгах. Она бы точно привезла тебе из Испании потрясающий подарок! А молоденькие девчонки, которые в одиночку мотаются по разным странам, – нет уж, увольте! Тебе стоит найти ей замену.

Этот разговор позабавил меня, и я снова рассмеялся.

– А у тебя есть любовница? – спросил я.

– Сейчас нет, – ответил Джованни. – Но, может быть, со временем снова появится. – Он нахмурился, но потом улыбнулся. – Похоже, я не очень увлекаюсь теперь женщинами – сам не знаю почему. Раньше было дело. Может, все опять начну. – Он пожал плечами. – Наверное, с женщинами больше хлопот, а сейчас мне это не к чему. Et puis…[72] – Джованни замолчал.

Я хотел было сказать, что, на мой взгляд, он выбрал странный способ избавиться от хлопот, но осторожно проговорил:

– Ты, похоже, не очень высокого мнения о женщинах.

– Ах, женщины! Слава богу, иметь свое мнение о них необязательно. Женщины – как вода. Такие же манящие, такие же опасные, такие же бездонные – и в то же время могут быть мелкими и грязными. – Джованни на мгновение замолк. – Может, я действительно не очень люблю женщин. Хотя это не помешало мне переспать со многими из них, а одну или двух я даже любил. Но обычно в таких связях участвовало только мое тело.

– От этого, наверное, чувствуешь себя очень одиноким, – сказал я неожиданно для самого себя.

Джованни тоже не ожидал таких слов. Он посмотрел на меня и, протянув руку, коснулся моей щеки.

– Да, – сказал он и прибавил: – Говоря так, я вовсе не хочу прослыть méchant[73]. Я очень уважаю женщин за их внутренний мир, который так не похож на наш.

– Женщинам вряд ли понравится твоя мысль, – заметил я.