Комната с видом на Арно

Они наконец сбежали, и Люси произнесла с облегчением:

— Как хорошо! На этот раз все.

Но ее мать была обеспокоена.

— Ты можешь говорить, что я тебе не сочувствую, дорогая, — произнесла она. — Но я не вижу причин, почему бы тебе не рассказать своим друзьям про Сесиля и покончить с этим. Мы все время сидим как в засаде, лжем, а нас словно просвечивают. Противно же!

У Люси было что возразить. Она вкратце описала натуру сестер Элан: это такие сплетницы! Скажешь им что-нибудь, и мгновенно об этом узнают все.

— Но почему бы всем об этом не узнать?

— Потому что я обещала Сесилю не объявлять о разрыве помолвки, пока я в Англии. Уедем — скажу. Так много лучше. О, как сыро на улице. Свернем сюда!

«Сюда» было в Британский музей. Но миссис Ханичёрч туда не хотела. Если уж прятаться от дождя, то в магазине. Люси усмехнулась презрительно — она поставила перед собой задачу полюбить греческую скульптуру, и с этой целью уже заняла у мистера Биба мифологический словарь, чтобы выучить имена богов и богинь.

— Хорошо, — тем не менее сказала она. — Пусть магазин. Пойдем в книжный. Мне нужен путеводитель.

— Ты знаешь, Люси, — остановила ее миссис Ханичёрч. — Вы все: ты, Шарлотта, мистер Биб говорите мне, что я глупая. Может быть и так. Но я никогда не пойму эту игру в прятки. Ты избавилась от Сесиля — очень хорошо! И я благодарна тебе за то, что он ушел, хотя поначалу я и сердилась. Но почему об этом не сказать всем? Зачем помалкивать и ходить на цыпочках?

— Это только несколько дней.

— Но почему?

Люси молчала. Она все больше отдалялась от матери. Было бы очень просто сказать: «Потому что меня преследовал Джордж Эмерсон. И если он услышит, что я бросила Сесиля, он опять примется за свое». Это было бы просто, и, благодаря счастливому совпадению, это было бы правдой. Но Люси не могла так сказать. Она не любила откровений, поскольку они могли привести к познанию собственной сущности и Свету, который есть царь ужаса. С того самого последнего вечера во Флоренции она считала неразумным раскрывать кому-либо свою душу.

Молчала и миссис Ханичёрч. Она думала: «Дочь моя мне не отвечает. Нашему с Фредди обществу она предпочитает этих любопытных старух. Прицепится к любому сброду, лишь бы сбежать из дома». А так как ни одна из мыслей миссис Ханичёрч долго не могла пребывать неозвученной, она произнесла:

— Ты просто устала от Уинди-Корнер.

То была совершеннейшая правда. Когда Люси избавилась от Сесиля, она надеялась вернуться в Уинди-Корнер, но затем обнаружила, что у нее больше нет дома. Уинди-Корнер мог быть домом для Фредди, который и жил, и думал просто и честно; но для того, кто намеренно исказил, если не изуродовал свою внутреннюю сущность, свое сознание, Уинди-Корнер, как дом, умер. Люси не осознавала, что ее сознание искажено, поскольку к этому осознанию должно было прийти само сознание, а Люси разрушила этот инструмент жизни. Она думала так: «Я не люблю Джорджа; я разорвала свою помолвку потому, что не люблю Джорджа; я должна ехать в Грецию потому, что не люблю Джорджа; гораздо важнее искать имена богов в словаре, чем помогать маме; все, кроме меня, ведут себя ужасно». Она была обиженной и раздраженной и хотела делать совсем не то, что должна, и в этом состоянии духа она продолжила разговор.

— О, мама! — воскликнула она. — Что за чепуху ты говоришь! И нисколько я не устала от Уинди-Корнер.

— Тогда почему ты сразу этого не сказала, а размышляла целых полчаса?

Люси негромко засмеялась:

— Скорее, полминуты.

— Может быть, ты вообще хочешь уйти из дома?

— Тише, мама! Люди услышат.

Ибо они уже вошли в книжный магазин. Люси купила Бедэкера и продолжила:

— Конечно же, я хочу жить дома. Но уж, поскольку мы об этом заговорили, скажу, что в будущем я хочу больше ездить. Ведь в будущем году я вступаю в свою долю наследства.

Слезы навернулись на глаза миссис Ханичёрч.

Ведомая неизвестной формой помешательства, которую иные люди называют эксцентричностью, Люси захотела прояснить этот пункт.

— Я же так мало видела мир, — сказала она. — А в Италии я вообще чувствовала себя не в своей тарелке. Я плохо знаю жизнь. Нужно чаще приезжать в Лондон, и не на день, как сегодня, а надолго. Я могла бы даже снимать здесь квартиру на пару с какой-нибудь девушкой.

— И путаться со всякими машинистками! — взорвалась миссис Ханичёрч. — Бегать по митингам суфражисток, кричать там невесть что, а потом иметь проблемы с полицией! И называть это великой миссией борцов за женскую свободу, великим Долгом и великой Работой! Эти женщины ходят на митинги потому, что их никто не хочет, потому, что они не умеют вести дом, и потому, что они не знают своего места. И ты будешь такой, а потом найдешь себе в подружки двух старух и поедешь с ними за границу.

— Я хочу большей независимости, — запинаясь, проговорила Люси.