По поводу того вечера в парке мы не сказали друг другу ни слова. Я не знаю, о чем думал мой друг. Похоже, он поставил точку в нашей истории. Не буду скрывать, мне было жаль нашей дружбы, но так лучше для него и для нас обоих.
Мы стали видеться гораздо реже. Стоит ли говорить о том, что у нас больше не было никаких встреч и вечерних прогулок. Максим подрабатывал санитаром на скорой помощи и брал в среднем по две ночи на неделе. Порой, встречая его в коридоре института, я по одному взгляду понимала, что ночка снова выдалась суматошной. Максим как-то рассказывал, что иногда им не удается уснуть и на пару часов, так много работы. А я продолжала пропадать за книгами, изучая эти космические объемы, которыми нас загружали, поэтому времени особо не было. За эти две недели пару раз я встретила Юрия Витальевича, который здоровался со мной хмурым взглядом и спешил уйти.
Сегодня с утра по расписанию снова были две лекции по анатомии. Константин Александрович, одев поверх своего строгого костюма белый халат, поднялся за кафедру. Он махнул рукой, и все студенты присели. Проектор уже работал, Одинцову оставалось лишь открыть свою лекцию с флешки.
— Доктора! — произнес он. — Надеюсь, среди вас нет таких, кто не слышал историю о Дедале и Икаре?
Все загудели, давая понять, что, конечно же, они о ней слышали. Наш староста Паша даже принялся растолковывать сидящему рядом парню суть мифа, и его щечки забавно подрагивали при этом.
— Замечательно, полагаю, конец вам известен? — продолжал Константин Александрович. — Старая притча о том, как человек полетел к солнцу, и любопытство сгубило его. Людям не дано летать, как и не дано все знать. Всегда помните об этом, когда хотите подобраться к солнцу слишком близко.
Все умолкли, врасплох застигнутые этими словами профессора. Сам Одинцов, опираясь руками о поверхность кафедры, оглядывал зал. Когда наши взгляды встретились, мне показалось, что он едва заметно кивнул. Сразу после этого, как ни в чем не бывало, он открыл презентацию и объявил тему занятия. Это было строение мышечной ткани.
Закончились лекции на полчаса раньше, чем должны были, и у нас появилось свободное время. Насте написал Андрей. Они уже приехали с цикла по психиатрии, и ребята решили встретиться. Мне ничего не оставалось, как пойти за подругой.
На втором этаже Сажнев встретил Настю, а потом они присели на одну из лавочек, стоящих вдоль стен широкого коридора.
— Давыдов тащится сзади, — улыбаясь, сообщил мне Андрей, и я решила, что таким образом он пытается от меня отделаться. Максим и в самом деле приближался к нам. Заметив, что он один, я решила не мешать ребятам, и пошла ему навстречу.
— Привет, — он улыбался, и по этой открытой улыбке я поняла, что Давыдов рад меня видеть. — Какие дела?
— Бабушку сегодня выписывают, — сообщила я.
— Пойдешь встречать? — Максим жестом указал на свободную скамейку, и мы присели.
— Нет, сегодня пары до вечера, — проговорила я. — Встретимся с ней дома. Что у тебя нового?
Максим задумался.
— Конкретно у меня — ничего, — пожал он плечами. — Но есть кое-что, о чем я не могу умолчать.
— Внимаю! — приготовилась я, не представляя, что хочет поведать мне Давыдов.
— Помнишь ту мадам из диспансера? — спросил Максим, и я улыбнулась. Мне нравилось, как он подобрал слова.
— Вполне, а что с ней?
— Формально — биполярный тип шизофрении, — сказал мой друг. — Но не в этом дело. Я тут ухитрился полистать ее историю болезни.
Мой изумленный взгляд устремился на Давыдова.
— Врач разрешил? — не поверила я. Учитывая, какой инцидент произошел, я не ожидала, что студенту доверят хоть какую-нибудь информацию.
— Мне — да, — кивнул Максим. — Так вот, выяснил я там следующее. Пациентка Остапова Елизавета Сергеевна, болеет с 23 лет. Начиналось все с приступов параноидального бреда, несколько раз лежала в отделении. С течением времени болезнь прогрессировала, и в виду того, что Остапова начала представлять угрозу для окружающих и самой себя, решением консилиума ее оформили на постоянное проживание в пансионате.
Пансионатом называли психиатрическую больницу, что располагалась за чертой города. Там содержались пациенты, которым требовалось длительное лечение. Многие из них доживали свой век в тех стенах, за пределами которых простирался сосновый лес и свежий, нетронутый выхлопными газами воздух.
— Она там живет уже тридцать семь лет, — продолжил Максим.
— В общем, списали бабульку со счетов, — пробормотала я. — А кто ее оформил?
— Да вот и непонятно, — пожал плечами Давыдов. — В графе родственников прочерк. Может, совсем одна осталась, привезли по скорой в момент приступа и поместили туда… Еще одна деталь забавная была. В перенесенных операциях кесарево сечение.
Я удивленно повернулась к другу.
— А ребенок где?
— Ни слова про это, — ответил Максим. — Если я правильно понял, она родила еще до того, как попала в пансионат, потому это тайна, покрытая мраком.
Почему-то от всех этих разговоров запульсировали виски, и я принялась растирать их пальцами. История была очень нехорошей.
— Но знаешь, что интересно в этой эпопее? — продолжал Давыдов.