Комната с загадкой

– А куда ж мне? Покараулю.

– Чтоб не сбежал?

– Аллюр три креста! – прервал друга Пожарский. – Нашел время острить. А желаешь – сам сиди, сторожи.

Яшка, который мертвецов не жаловал, немедленно открестился:

– Э, нет, это не надо, а то мало ли.

– По шее, – посулил Колька, и эти двое с якоря снялись и наконец умчались, куда сказано.

Оставшись один, Пожарский повздыхал и первым делом раздул поярче костер – и от земли, и от ручья шел холод.

Быстро все-таки и бестолково истекают свободные часы.

Покуривая, вороша в огне палочкой, он то и дело поглядывал на темную фигуру на насыпи.

Видел он в своей жизни трупы, и много, в том числе почти на этом самом месте. Они были разные, и такие тоже – изломанные, свернутые и стиснутые, как белье, которое выжимают. Но одно дело, когда война, и совсем иное – когда мир вокруг, прекрасный, весенний.

Колька думал не об этом, странно было не то, что в спокойное время люди продолжают умирать, а то, что необычно лежал этот покойник.

«Руки по швам вытянуты. Как это? Положим, сам решился выпрыгнуть – все равно поневоле клешни выкинешь вперед».

Для проверки он сам представил, каково это – шагнуть в распахнутую дверь несущегося поезда, под откос, прямо на острые камни. Получилось ярко, аж мороз пошел по шкуре, – и вот, руки сами инстинктивно дернулись.

«Даже если сто раз решился самоубиться – все равно руками взмахнешь. А тут как у солдата…»

Колька понимал, что надо смирно сидеть в сторонке, на бревне, греть кости у огня, вздыхать о жизни и ждать власть. Он, честно, так и собирался поступить и даже специально развернул бревно и сел тылом к трупу, но глаза, как у рака, чуть не на ниточках вылезали, норовя заглянуть за спину, и руки чесались, и любопытство разбирало.

«Ну пес с ними, в самом деле, кто узнает? Потом положу, как был».

Он взял и перевернул тело.

«Да-а-а-а. Хорошо, Светки нет. Вот это каша… как будто тормозил лицом. Хотя если на полной скорости плашмя на острые камни – тут и мама родная не узнает».

Лицо изуродовано, а одежда на удивление сохранилась, даже можно видеть, что рубашка была свежая, хорошая, галстук тоже не из промтоваров, переливающийся, а не броский, сплошное бордо. Костюм серый, с брусничной ниткой – прямо как с картинки.

«Дорогой, наверное. И хорошо сидит. На таких жирдяях обычно костюмы топорщатся, а тут… наверное, на заказ шил».

Просвистела, рассыпая огни, электричка, и что-то блеснуло на мертвой руке, что до того хоронилось под толстым боком.

«Оп-па. Вот это номер».

Достав платок, Колька через него ухватился за запястье – так и есть. Кольцо.

«Та самая гайка, – понял парень, рассматривая ее, дутую. – Ну точно. Этот перстень был на пальце у инспектора, с которым акт составляли, на камин у Брусникиных. Он, точно».

Тогда, в комнате тети Тани, он стоял то спиной, то против солнца, протягивая перо и указывая, где расписаться. И Колька его не разглядывал. А теперь присматривайся – не присматривайся, на нем и лица нет – то есть не в переносном, а в самом буквальном смысле. Но и фигура, и руки похожи. И пусть изоленты уже на пальцах нет, но вот поджившие порезы, как от скола плитки, и следы, как от небольших засохших мозолей.

«Надо же, вот только утром видел живым. Молодой ведь мужик, руки гладкие, шея не морщинистая. Что ж, может, прогрессивку какую дали, принял с мужиками лишнего, вышел в тамбур продышаться, заснул и выпал. Жаль, я в акте фамилию не разобрал, вот ишак. Сколько раз говорил: читай, что подписываешь. Правда, он таким почерком корявым писал. Да и пес с ним, бумаги глянут и установят – это если на месте документы… А между прочим, не глянуть ли карманы, раз так».

Ох как руки зачесались. К тому же возникла еще одна мысль, порождавшая нечто вроде азарта: «А ну как не сам? Если опоили, обокрали и вышвырнули? Если обокрали, то почему оставили кольцо, оно-то немало стоит. А может, просто снять не смогли? Плотно сидит на пальце, аж валики на коже по обеим сторонам от кольца».

Пока Колька мучился одновременно чувством долга и любопытством, «дачный» костер чуть не потух. Пока возился с ним, раздувая, пролетела еще одна электричка, – и в свете уже ее фонарей, уже на другой руке мертвеца что-то блеснуло.

«Так, и котлы на месте, – в часах он ничего не понимал, но и коту понятно, что хорошие, – точно не грабеж. Но, может, нужны были не часы. А узнать-то просто: если лопатник на месте…»

Так солидно размышляя, Колька – парень бывалый, твердо знавший, что ничегошеньки нельзя трогать, – потянулся за отворот пиджака мертвеца. Во внутреннем кармане ничего не было, но пальцы тотчас нащупали дырку в подкладке, и уже внизу, между сукном и подкладкой – что-то похожее на портсигар. Выяснилось заодно, что костюм только снаружи понтовый, а подбой очень даже ветхий. Надорвав дряхлые нитки, Николай достал вещицу.

И с возмущением увидел, что это тот самый портсигар, он же рамка, перламутровая с морозом, со стола тети Тани Брусникиной.

«Вот мразь. Хорошо еще, целехонькая, только маленький кусочек выпал, да трещина пошла – наверное, на угол гравия попала. Ворюга. Может, и фото уже выкинул, от греха?»