Комната с заколоченными ставнями

На этом текст послания совершенно неожиданно обрывался. Тщательно просмотрев всю остальную связку писем, Эбнер с разочарованием обнаружил в них полное отсутствие какой-либо информации о Маршах и иже с ними: видимо, досужие измышления об этом странном семействе изрядно надоели Лютеру Уэйтли, и он в одном из своих писем ясно дал понять это. Даже в молодости дед отличался суровостью и непреклонностью, отметил про себя Эбнер… В ходе дальнейших поисков ему удалось отыскать еще кое-какие сведения, связанные с иннсмутскими тайнами, но они относились к гораздо более позднему периоду и содержались не в письме, а в газетной вырезке, где приводился довольно путаный репортаж о правительственном мероприятии, имевшем место в 1928 году: тогда были предприняты попытки разрушить Риф Дьявола и взорвать отдельные участки береговой линии, а также были произведены повальные аресты Маршей, Мартинов и прочих им подобных. Но эти события и ранние письма Эрайи были отделены друг от друга десятками лет.

Письма о Маршах Эбнер отложил в карман пиджака, а все остальные сжег в огне костра, который развел на берегу реки. Письма сгорели довольно быстро, но Эбнер еще долго не решался отойти от костра, опасаясь, что его искры могут воспламенить траву, не по сезону сухую и желтую. К щекочущему ноздри дыму костра примешивался другой, уже не столь приятный запах, который, как удалось определить Эбнеру, исходил от гниющей кучи обглоданных рыбьих скелетов остатков пиршества какого-то животного, скорее всего, выдры.

Эбнер отвел взгляд от огня и в задумчивости уставился на громаду старой мельницы. Боже мой, подумал он, да эту развалину пора было снести еще много лет назад. И действительно, древняя эта постройка производила угнетающее впечатление покосившиеся стены, пустые глазницы оконных проемов, осколки стекла на лопастях мельничного колеса… Эбнер вздрогнул и поспешно повернулся к огню.

Пламя костра тихо догорало, сливаясь с вечерним заревом. День близился к концу. Эбнер вернулся в дом, наскоро проглотил свой скудный ужин и, бросив взгляд на очередную кипу неразобранных документов, решил отложить до лучших времен поиски дедовских «записей», о которых говорил Зебулон Уэйтли, — все эти бумаги уже порядком действовали ему на нервы. Нужно было расслабиться хотя бы на полчаса. Он вышел на веранду и, с наслаждением вдыхая свежий вечерний воздух, залюбовался сгущающимися сумерками.

Оглушаемый привычным неистовым пением лягушек и козодоев, он почувствовал вдруг сильнейшую усталость. Вернувшись в дом, он разделся и лег в постель, но сон упорно не шел к нему. Сквозь распахнутое окно в комнату не проникало ни малейшего дуновения ночного воздуха, который не успел еще остыть после знойного дня. Но не только духота не давала покоя Эбнеру — его слух терзали неведомые доселе звуки; и если вопли жителей лесов и болот, которые он воспринимал как нечто само собой разумеющееся, буквально врывались в его мозг, то таинственные звуки старого дома вползали в его сознание крадучись, тихой сапой. Поначалу ему почудились только степенные скрипы и потрескивания массивного деревянного дома, которые в чем-то даже гармонировали с наступившей темнотой. Потом он стал различать отрывистые шаркающие звуки, напоминавшие возню крыс под полом. Наверняка это и были крысы, решил Эбнер — на старой мельнице их было предостаточно, и в этих приглушенных и доносившихся как будто откуда-то издали звуках не было ничего сверхъестественного. А затем ему померещился звон разбитого стекла — этот нехарактерный для необитаемого дома звук сопровождался привычным уже скрипом старого дерева. Эбнеру показалось, что стеклянный звон исходил из комнаты над мельничным колесом; впрочем, в этом у него не было твердой уверенности. Усмехнувшись про себя, он с удовлетворением констатировал, что с его появлением здесь разрушение дедовского дома заметно ускорилось — и он, Эбнер Уэйтли, явился фактически катализатором этого процесса. В какой-то степени это было даже забавно — получалось, что он в точности исполняет волю усопшего Лютера Уэйтли, не предпринимая для того решительно никаких действий. И с этой мыслью он обрел наконец-то долгожданный сон.

Проснулся он рано утром от бешеного звона телефонного аппарата, который был специально установлен в спальне на время его пребывания в Данвиче. Машинально поднеся трубку к уху, он услышал резкий женский голос и понял, что звонили не ему, а другому абоненту, подключенному к той же линии. Однако усиленный мембраной голос звучал с такой пронзительной категоричностью, что его рука просто отказывалась положить трубку обратно на рычаг.

— …А я вам говорю, миссис Кори, я опять слышала ночью эти ворчания из-под земли, а потом где-то около полуночи такой раздался визг — никогда бы не подумала, что корова может так верещать — ну что твой кролик, только что побасовитей. Это ведь была корова Люти Сойера — нынче утром ее нашли всю обглоданную…

— Послушайте, миссис Бишоп, а вы не думаете, что это… м-м-м… ну, в общем, что вся эта жуть начинается по новой?