Комната страха

Сентябрь был как будто вторым августом – он длился и длился; жаркий сухой город иногда, в самые тихие моменты, казалось, гудел от усилия удержаться на краю осени; так было по утрам, когда Марк выходил на пустую набережную Карповки и впереди, у монастырского подворья, переговаривались утки, а сзади ровно шумел Каменноостровский, – появлялся звук, не относящийся ни к какому движению, гул в ушах, было еще не изнурительно жарко, но чистое, лазуритовое, от края до края небо накалялось с каждой минутой; и так же было вечером, когда мама отправляла Марка на хлебозавод, и он переходил из одного двора в другой, пересекая узкие, как коридоры, улицы, – скрипели качели, и женский голос протяжно кого-то, не то Ваню, не то Васю, звал, и в неподвижном упругом воздухе дрожал тот же гул; Марк иногда задерживал дыхание, чтобы лучше слышать его.

Засвеченный снимок Марк держал в отдельном конверте в ящике стола и доставал его, чтобы еще раз всмотреться, перед сном – в конце концов он пришел к выводу, что пленка могла поцарапаться в бачке, или, может быть, пока пленка сохла, на нее что-то налипло, а уж что брак похож на массивное, как будто с какой-то фигурой, кольцо, не более чем случайность, эффект, бывают ведь похожи облака на корабли или на великанских птиц. Тем не менее он собирался как-нибудь невзначай спросить Полину, не носит ли она колец, и камеру теперь брал всё время с собой не только потому, что это первое правило настоящего фотографа, но и на случай, если встретит ее – она ведь тоже жила где-то рядом. Марк снимал облупленные брандмауэры, которые напечатанными выглядели как геометрически отрезанное небо, разомлевших на горячих карнизах кошек, а один раз даже незаметно щелкнул в открытое окно старика под вывеской «Ремонт обуви» – он согнулся над работой, и красноватый вечерний свет выхватывал его большое лобастое лицо из кружащейся пыли, из желтой темноты, как на картинах Рембрандта, – но, возвращаясь домой, всегда оставлял несколько кадров: а вдруг? Он видел Полину несколько раз мельком в коридорах школы и только слегка кивал ей: подойти вот так сразу было бы стратегически неверно – нужно недельку подождать и потом как бы вдруг об этом вспомнить.

Через неделю Марк потерял Полину из вида: ее не было. Она не появлялась случайно в коридорах, ее не было в столовой, после уроков она не выходила на улицу, и Марк два раза сбега́л со своих уроков, чтобы сидеть на подоконнике напротив двери, за которой занимался ее класс, и после звонка рассеянным взглядом косить на выпихивающихся, выходящих, выползающих, – Полины не было.

Утром в пятницу – это была последняя пятница сентября, но сентябрь как будто об этом не догадывался: солнце красило чиновный гранит в нежный благородный берилл, готовясь снова расплавить воздух (про аномальную осень говорили уже даже по телевизору), – Марк примеривался тайком снять идущую по краю тротуара согнутую пополам старушку, когда сзади зазвенело привет! – он чуть не подпрыгнул. Это была не она, хотя в первую секунду Марк был в этом уверен – кто же еще? – но лицо было знакомое: ее одноклассница. Ты ведь новенький? Из «В»-класса? Они пошли дальше вместе, девчонка – Марина! а тебя? – расспрашивала, что это он всё снимает, и Марк нехотя объяснял, что учится только, толком не получается пока – говорить ему было легко: с не такими уж красивыми девчонками ему всегда было легче. Наконец в неловкости паузы он, как бы для поддержания разговора, спросил: ты ведь с Полиной учишься? с черненькой такой? И Марина ни секунды не раздумывая ответила: ага, вот не повезло, да? – А что? – Да она же больная, над ней вся школа смеется. А мы как будто виноваты.

У Марка сразу спутались слова и тяжело задвигался язык, но все-таки он промямлил, что обещал ей отдать одну вещь, отдать бы да забыть, но что-то не видно ее.

Фиг знает, заболела вроде. Марина сказала это после короткого молчания и несколько высокомерно – так что Марк стал рассказывать про старую школу, а еще про новую квартиру, из-за которой школу пришлось сменить. Когда они дошли, ему показалось, что доверие удалось немного восстановить, – во всяком случае, на прощание Марина улыбнулась и один раз согнула ладошку пополам, прежде чем прибиться к девичьей стайке под лестницей.