Компаньонка

Луизу это как будто забавляло. Кора не понимала почему. Ведь очень неприятно услышать такое от мамы. Кора покачала головой. Какая ужасная женщина эта Майра. И как несправедлив этот мир.

– Возможно, поначалу она так чувствовала, – сказала Кора, ласково поглядев на Луизу. – Но я уверена, что теперь она просто обожает вас всех. Она же понимает, как ей повезло.

Луиза поморщилась:

– Да нет, она не хотела нас обидеть, если вы об этом. Я же говорю, тут дело вообще не в нас. – Она села поудобнее, сухо глядя на Кору. – Она же не против нас. Просто у нее было шесть младших братьев и сестер, – то есть было-то больше, шесть выжили. Ее мать все время болела, и приходилось с ними нянчиться. Вот и устала от младенцев еще до того, как встретила папу. Она не виновата.

Кора молчала, пораженная. Ей стало стыдно. Она и не подозревала, что у Майры Брукс было такое трудное детство.

Луиза посмотрела Коре в глаза:

– Мама и читать-то научилась только потому, что была такая умная и любила книги и музыку. Она сама училась. Всему научилась сама. И знает куда больше многих.

Кора кивнула, охотно сдаваясь. Негоже заставлять девочку защищать мать. Кора потерла висок. В вагоне становилось все жарче.

– Во всяком случае, – Луиза хлопнула пузырем из жвачки, – я не собираюсь заводить ораву детей. Даже одного не собираюсь. Ни за что.

Кора улыбнулась:

– Ничего, у тебя еще есть время передумать.

– Я не передумаю.

Они ехали в тишине, Луиза смотрела в окно, Кора в проход. Не мудрее ли оставить эту тему – пусть думает что хочет. Время покажет. Но Кора слегка разозлилась. В голосе Луизы было что-то окончательное, какая-то бездумная гордость.

– Вот влюбишься и переменишь мнение, – сказала Кора. – Сейчас ты можешь думать иначе, но, возможно, когда-нибудь тебе захочется замуж.

– Гм-м-м. – Луиза улыбнулась и снова взяла книгу. – Шопенгауэр пишет о браке. Он пишет, что жениться – это все равно что с закрытыми глазами сунуть руку в клубок змей в надежде поймать угря.

– Так и пишет? – Кора критически оглядела книгу.

– А вообще-то, замуж – почему бы и нет. Когда-нибудь, – сказала Луиза, снова опустив книгу. – Я только детей рожать не хочу.

Кора чуть не рассмеялась ее наивности. Она еще не знает, как связан брак с появлением детей – желанных и не очень. Но вдруг, глядя в глаза Луизы, Кора поняла: то, что девочка имеет в виду, то, на что она намекает, – совсем не наивно. Кора стала смотреть в окно, в небо, как будто заинтересовалась тучей. Ничего другого она не смогла придумать. Пару месяцев назад Маргарет Сэнгер[9] арестовали за то, что она публично задала вопрос, нравственно ли контролировать рождение детей. Ее назвали непристойной. И произошло это, если Кора правильно помнит, в Нью-Йорке. А они сейчас ехали по Канзасу, да и вообще, совершенно ни к чему затевать этот спор. Ни с кем.

Уж точно не с подростком.

Кондуктор объявил Канзас-Сити. Луиза так и подскочила с книжкой в руках.

– Мы переехали границу штата[10]. – Она посмотрела на Кору, потом вверх и сложила руки, театрально изображая молитву: – Канзас кончился! Спасибо, Господи! Я выбралась из Канзаса!

Кора выглянула из окна. Вокзал Канзас-Сити был как вокзал Уичиты, только вдвое, а то и втрое больше. Вот так все и пойдет, решила Кора. Они едут на восток, и все постепенно увеличивается.

– Вы никогда не выезжали из штата? – Луиза посмотрела на Кору с дружелюбным любопытством.

– Никогда, – Кора прислонилась к спинке сиденья. – Только по Канзасу ездила.

Она пригладила волосы и поправила шпильку на затылке, стараясь не смотреть на Луизу. И так понятно. Кора вообразила ее разочарование, даже брезгливость. Это еще худшее преступление, чем не знать «Денишон»: Кора открыто призналась в ничтожестве своей жизни.

Или сказать правду? Правда произвела бы на Луизу впечатление, сыграла бы в пользу Коры. Но старая ложь легко слетела с губ: Кора столько раз ее повторяла, что сама верила, даже сейчас, когда мерный стук колес напоминал былое. Она была совсем мала в том, предыдущем путешествии; она ехала вместе с другими детьми, но была одна; поезд увозил ее не на восток, а на запад. Кора помнила жесткое деревянное сиденье, длинные непроглядные ночи. Но звуки были те же самые: стук колес, гудки. И точно так же качало – это запомнилось навсегда. И тогда, как теперь, ее подташнивало от страха и страстного нетерпения, оттого, что она стремительно въезжала в совершенно иной, новый, незнакомый мир.

Глава 4