– Я справлюсь, – Кора обернулась к нему. – Спасибо. – Она сказала это очень искренне. О деньгах он и речи не заводил.
Немец пожал плечами и глянул в потолок:
– Тшего там. Я кажтый день савтракаю на лестнитце.
Он закрыл дверь. Кора осталась одна. Фортепьяно играло тише, теперь стало слышно девочек, которые пели на латыни заунывными высокими голосами.
За пять минут Кора успела понять, что папки расставлены частью по году рождения, частью по году прибытия в приют. В каждой папке бумаги сколоты булавками. Было жарко, Кора сняла перчатки и укололась булавкой до крови. Посасывая ранку, она одной рукой перебирала папки, читая на картонных табличках: ДОНОВАН Мэри Джейн, СТОУН Патриша, ГОРДОН Джинни. Дальше, дальше… Девочки наверху перестали петь.
Она нашла свою папку в ящике за 1889 год. На папке большими буквами ее имя – КОРА, и больше ничего. Без фамилии. Кора вытащила папку. Будь у нее побольше времени, она бы подождала, собралась бы с духом.
Первая страница не успела ни пожелтеть, ни сморщиться, и печатный шрифт читался легко:
КОРА, 3, из миссии Флоренс Найт.
Волосы: темные.
Глаза: темные.
При осмотре ребенок здоров, развитие в норме, характер покладистый. Текущее нервное состояние имеет вероятной причиной смену обстановки. Некоторое время находилась в миссии Флоренс Найт (улица Бликер, 29).
Родители: неизвестны.
Внизу страницы, от руки:
Выслана на поезде с Обществом помощи детям. Ноябрь 1892 года. Помещена в семью.
Кора вынула булавку. Вторая страница – письмо от руки на линованной бумаге с цветочным орнаментом по краю. Конверта не было, но остались две линии на месте сгибов.
Кора рассматривала подпись. Скорее всего, мама Кауфман писала за кухонным столом, макая свое лучшее перо в маленькую медную чернильницу-мышку, поздно вечером, когда Кора уже отправилась спать. Мама Кауфман не говорила, что писала монахиням. Наверное, не хотела напрасно обнадеживать – и, как выяснилось, правильно делала. Если монахини и ответили – в чем Кора сомневалась, – сообщить им было нечего. Родители неизвестны. Но, хоть это и серьезный удар, как приятно знать, что мама Кауфман старалась что-то выяснить, что ее любовь к Коре была сильнее ревности и страха. Кора поднесла письмо к лицу, будто хотела его вдохнуть. А открыв глаза, увидела другое письмо.
На плотной, гладкой, нелинованной бумаге, хорошим пером. Почерк четкий, нажим – волосная, – писано авторучкой, и умело.