Компас сердца. История о том, как обычный мальчик стал великим хирургом, разгадав тайны мозга и секреты сердца

Он протискивается под операционный стол, потому что голова мальчика зафиксирована в стереотаксической раме лицом вниз и мы не можем перевернуть его на спину, так как задняя часть черепа вскрыта. Анестезиолог начинает выполнять непрямой массаж сердца, одной рукой сдавливая малышу грудь, а другой придерживая его за спину, – он делает все возможное, чтобы сердце забилось вновь. Кто-то наполняет огромные капельницы жидкостями.

Наша судьба – в наших руках, и я не готов смириться с тем, что четырехлетнему мальчику суждено умереть на операционном столе.

Первостепенная и самая важная задача сердца – качать кровь, но сейчас этот волшебный насос, без которого невозможна жизнедеятельность организма, остановился. Четырехлетний мальчик истекает кровью на столе прямо передо мной. Пока анестезиолог проводит массаж сердца, рана на голове продолжает кровоточить. Необходимо во что бы то ни стало остановить кровотечение, иначе ребенок умрет. Мозг потребляет пятнадцать процентов всей крови, поступающей от сердца, и уже через пару минут после его остановки начинает умирать. Ему нужна кровь и, что важнее, содержащийся в ней кислород. В нашем распоряжении почти не остается времени. Они нужны друг другу – сердце и мозг.

Я отчаянно пытаюсь пережать вену, но ее никак не разглядеть через льющуюся кровь. Хотя голова мальчика и зафиксирована в одном положении, из-за массажа сердца она чуть шевелится. Операционная бригада, как и я, знает, что у нас мало времени. Анестезиолог поднимает на меня глаза, и я вижу в них страх: мы рискуем потерять этого ребенка. Сердечно-легочная реанимация сродни попытке завести машину с толкача на второй передаче – не очень надежный способ, особенно если учесть, что кровотечение так и не прекратилось. Мне приходится работать вслепую, и я решаюсь на то, что лежит за пределами здравого смысла, за пределами мастерства. Я начинаю делать то, чему научился десятилетия назад, – не в ординатуре, не в медицинском институте, а в подсобке магазинчика магии и волшебства посреди калифорнийской пустыни.

Я успокаиваю разум.

Я расслабляю тело.

Я представляю спрятанную от моего взора вену. Мысленным взором я вижу ее – пролегающую посреди других сосудов и нервов головного мозга. Я протягиваю к ней руку – вслепую, но четко осознавая: наш мир не ограничивается тем, что можно увидеть глазами, и каждый из нас способен сотворить нечто такое, что выходит за рамки привычных представлений. Я погружаю раскрытый зажим в лужицу крови, закрываю его и медленно убираю руку.

Кровотечение останавливается, а затем, словно издалека, я слышу, как кардиомонитор издает тихий сигнал. Поначалу он слабый, неуверенный, но постепенно становится отчетливым и ровным: сердце малыша возвращается к жизни.

Я чувствую, как мое собственное сердце начинает биться в такт с кардиомонитором.

Позже, в послеоперационной палате, я отдам матери моего маленького приятеля локоны, оставшиеся от его первой стрижки. А еще чуть позже он очнется от наркоза. С ним все будет хорошо. Уже через сорок восемь часов он сможет разговаривать и даже смеяться, и я скажу ему, что «гадкой штуки» больше нет.

Часть первая В лавке чудес

1 Настоящее волшебство

Ланкастер, Калифорния, 1968 год

День, когда я заметил, что у меня пропал большой палец, начался как любой другой день тех летних каникул (осенью мне предстояло пойти в восьмой класс). С утра до вечера я катался по городу на велосипеде, даже когда было настолько жарко, что металлический руль нагревался, словно конфорка. Я постоянно ощущал во рту вкус пыли, песка и сорняков, которым удалось одолеть жаркое солнце пустыни и выжить, например чамисы и кактусы. У моей семьи было мало денег, и я зачастую бывал голоден. Мне не нравилось голодать. Мне не нравилось быть бедным.

Главным предметом гордости в Ланкастере считалось то, что годами двадцатью ранее Чак Йегер преодолел звуковой барьер на авиабазе Эдвардс, находившейся неподалеку. Целыми днями у нас над головой летали самолеты – проходили тренировки пилотов и испытания новых воздушных судов. Я частенько задумывался над тем, каково это – быть Чаком Йегером, который на Bell X-1 совершил то, что до него не удавалось ни одному человеку на свете. Каким ничтожно маленьким и жалким, должно быть, выглядел для него Ланкастер с тринадцатикилометровой высоты, к тому же промелькнувший с немыслимой прежде скоростью. Он даже мне казался маленьким и жалким, а ведь мои ноги, крутившие педали велосипеда, возвышались над землей всего на треть метра.