«Компашка», или как меня выживали из СССР

Когда американцев повели по комнатам, загроможденным действительно ценными и дорогостоящими приборами, они очень оживились. Но человеку работающему легко отличить прибор функционирующий от прибора законсервированного или вообще не установленного. Разумеется, это сразу же их и насторожило. Уже с третьей комнаты гости стали задавать один и тот же вопрос: для каких исследований применяют вот этот и вот этот приборы? Никто из сотрудников по-английски не понимал и не говорил, поэтому вопросы переводила переводчица из иностранного отдела Минсельхоза. Всё шествие продвигалось по комнатам под руководством Турбина, который с грехом пополам понимал и мог несложно объясняться по-английски. Но он не знал сути дела, поэтому давал работать переводчице, чтобы, пока она говорит, подумать над вопросом. Поскольку он молчал, Саркисов, как второй человек в иерархии, воспринимал задержку в потоке слов, исходивших от Турбина, как указание взять инициативу в свои руки. Но он тоже ничего в приборах не понимал, поэтому переадресовывал вопрос кому-нибудь из сотрудников. Те отвечали, что прибор используют для таких-то исследований.

— А этот прибор работает хорошо? — следовал второй вопрос.

— Замечательно, — бодро отвечали сотрудники, и переводчица послушно переводила.

Это повторилось в двух комнатах, и я услышал, как Мурасиге сказал Питеру Дэю: «Они нас за дураков считают».

Постепенно тактика гостей переменилась. Они стали просить показать им лабораторные журналы — или графики, или какие-то фотографии. Турбин отвечал, что данные посланы в печать и пока не подлежат оглашению. Наконец, вся группа достигла лаборатории самого Саркисова. Чтобы хоть что-то показать, за два или три дня до этого из Института физиологии растений АН СССР от покровительствовавшей всей компании Р. Г. Бутенко были привезены ящики с маленькими растениями картофеля. Было сообщено, что они выращены методом культуры тканей и предназначены для дальнейших экспериментов. Но специалисту было кристально ясно, что проросточки эти не сегодня-завтра загнутся. Мурасиге мимоходом повторил свою фразу о надувательстве Дэю, и они оба помрачнели еще больше.

Следующей была показана приспособленная под камеру для выращивания растений конура, обклеенная по стенам и по потолку блестящей фольгой. Саркисов и Додонов особенно гордились этим блещущим сооружением и повторяли, что они переплюнули американцев и канадцев, сумев простыми средствами воспроизвести климатическую камеру. Дэй, который собаку съел на искусственном выращивании растений в лабораторных условиях, тут же спросил, как быстро темнеет фольга и перестает качественно отражать свет от мощных источников света. Саркисов переадресовал вопрос Додонову, застрявшему в дверях и лишь боком вдвинувшемуся из коридора в конуру, в которой уже было человек пять и места для Гоши просто не хватило. Додонов ответил, что их фольга вообще не темнеет. Дэй улыбнулся и спросил:

— Она что — серебряная или платиновая, если не окисляется в агрессивной (то есть, жаркой, влажной и постоянно освещенной. — B.C.) среде?

— Серебряная, — не моргнув глазом соврал Гоша.

— А почему же вы не купили обычную климатическую камеру такого размера? Ведь она бы обошлась дешевле! не унимался Дэй.

— Наша лучше, — не согласился Гоша.

Весь этот маскарад, особенно беспрерывное вранье, произвели удручающее впечатление на американцев. Было ужасно стыдно находиться рядом, но мне показалось, что ни Турбин, ни его любимцы ничего даже и не заметили, упоенные враньем и выдумыванием.

Насколько эта история запала в память американских коллег, я понял летом 1988 года. Я был приглашен в Канаду на Международный генетический конгресс и встретил там на банкете в честь открытия конгресса Питера Дэя. Первые его слова были о той поездке. Он стал вспоминать, как их обманывали русские и удивлялся тому, что они так беззастенчиво и, в общем, примитивно и глупо лгали.