Комплекс Ди

Секретарь все не возвращался. Тогда я медленно-медленно, до невозможности растягивая каждое движение, спустилась из кабины на землю. Полицейский смотрел на меня, не говоря ни слова. Я стала прохаживаться вокруг фургона. Под ногами хрустели сосновые шишки и сухие стручки дрока. Передо мной была рощица эвкалиптов, обожаю этот запах, особенно смешанный с ароматом дрока, напоминающим горький миндаль. Я снова посмотрела на окна с красными фонарями – в них продолжали сновать люди. Судя по всему, они были чем-то встревожены: переговаривались, размахивая руками, но голоса их, приглушенные густой листвой и расстоянием, доносились до меня еле-еле. Я впивалась глазами в эту картинку, как мы часто делаем, когда бессознательно ощущаем, что на нас надвигается что-то страшное, опасное, угрожающее. Мигрень прошла. Еще одна машина подъехала по аллее. Полицейский остановил ее тоже – я слышала, как заскрипели тормоза. Это была карета «скорой помощи», лучи мигалки полосами расчерчивали стволы деревьев. Наконец бегом примчался мой конвоир-секретарь. Судья Ди умер. Трех суток непрерывной игры в маджонг ему показалось мало, он собрал весь обслуживающий персонал, и они сыграли еще пять партий, а на шестой он вдруг обмяк и сполз с кресла, мертвый.

Ну, Мо, что ты на это скажешь? Невероятно! Ты рад? Я тоже. Я сейчас на работе – его надо бальзамировать сегодня. До утра, до прихода родственников и большого начальства, все должно быть закончено… Ладно, жду… Пока… Нет, постой, захвати мне что-нибудь поесть, я проголодалась как собака.

2. В два часа ночи

Мо толкнул дверь служебного входа, и в нос ему ударил запах разложения. С чем сравнить его: с конским навозом? С перегнившей лимонной мятой? С камфарой? С ладаном? Нет, то был резкий запах, обжигавший нос, как обжигает рот острый перец. Что же это? Мирра! Это Бальзамировщица жжет ароматические палочки, чтобы перебить запах формалина, от которого новичку может стать дурно.

– Ты одна? – спросил он. – Больше никого нет? И ты не боишься?

– Боюсь, конечно. Особенно когда задержишься допоздна, вот как сейчас, – ответила Бальзамировщица. Она была в рабочей одежде и заканчивала приготовления. Руки обтягивали длинные, по локоть, резиновые перчатки.

– Я забыл поздороваться. Добрый вечер!

– Разве еще вечер?

– Скоро уже утро.

Мо представлял себе бальзамировочный зал совсем иначе. Белым, голым, пустым. На самом деле ничего подобного – палата в психушке была куда мрачнее. Под потолком горели пять-шесть не слишком ярких ламп. Стены закрыты огромными полотняными шторами, кое-где сверкали какие-то хромированные детали, медные задвижки. Похоже на корабельную каюту, трюм или на подводную лодку. Это впечатление еще усиливалось от шума воды, льющейся в ванну, которая поблескивала в темном углу. Мо вдруг вспомнил свой сон: как будто он очутился в затопленном доме. Черепичная крыша облеплена белыми ракушками; на резных дверях и подоконниках кишат мелкие красные крабы, яркими огоньками расцвечивая весь дом.

И хотя Мо ступал по черным и белым плиткам похожего на огромную шахматную доску пола, он не удивился бы, если б услышал хруст крабьих панцирей под ногами. Сам воздух вокруг казался глубоководно-синим. Он подошел к Бальзамировшице и спросил:

– Куда положить еду? Ночь, все закрыто, я нашел только одну лавочку на Южном мосту. Купил тебе бутерброд с пряной ветчиной и вареные в чае яйца.

– Обожаю яйца в чае. И умираю – хочу есть. Помоги мне их почистить, я в перчатках – не могу.

Яичную скорлупу разбили при варке, чтобы чай впитался внутрь. Мо отколупнул ее всю по кусочкам, чищеное яйцо, все в чешуйчатых разводах кофейного цвета, походило на сосновую шишку.

– Желток вынимаю – говорят, он вредный, в нем холестерин.

– Ладно.

Бальзамировщица запрокинула голову, и Мо вложил в ее широко раскрытый рот кусок яйца. Он видел, как исчез в розовом зеве белок, подхваченный языком, и показался вновь, перемолотый зубами.

– Еще, – попросила она.

Оба яйца были проглочены молниеносно. Во время этой невинной кормежки Мо ненароком прикоснулся к алчному, горячему языку своей подруги детства. Глядя на давно знакомое лицо, он заметил, что кожа на лбу уже не такая гладкая и как будто набухшая, в уголках глаз собрались мелкие морщинки, а подбородок дрябловат.

– Ну, пошли, – сказала Бальзамировщица. – Простишься с судьей Ди – он же твой приятель, а потом выйдешь и подождешь, пока я закончу.

Мо пошел за ней на середину зала, где на кровати под лампочкой с шелковым абажуром лежал матово-белый пластиковый чехол. Этот мягкий свет напоминал освещение витрин на какой-нибудь археологической выставке. Бальзамировщица потянула замочек молнии, он пополз вниз с металлическим скрежетом, от которого барабанные перепонки Мо готовы были лопнуть, – так трещит кокосовый орех под щипцами. Показалась голова судьи, потом одетый в черную рубашку торс.

– Чтоб тебе, заело! – фыркнула Бальзамировщица. – Иди-ка, ты мне поможешь.

– Ты думаешь?

– Что значит – я думаю? Давай тяни!