Комплекс превосходства

В семнадцатилетнем возрасте Филиппа представили ко двору. Как и всякого знатного юношу, его ждала служба в рядах эльветийской гвардии. Тогда-то идеалы отца и сослужили ему дурную службу. Де Валансьена отправили подавлять восстание в колониальном Ай-Лаке. Бои с отрядами плохо обученных, но фанатично ненавидевших метрополию партизан затянулись на долгие три года. Жестокость враждебных сторон оставила в душе Филиппа свой след, и в Лутецию он вернулся рано постаревшим и потерявшим всякую веру в государственный строй, основанный на подавлении. Мэтру Реми даже не нужно было объяснять сыну, во что он верит.

Дуэт отца и сына де Валансьенов продолжил экономическую и политическую войну с монархией, нанеся удар по Министерству по делам колоний, куда двадцатиоднолетний Филипп поступил на службу. Эффективность, с которой де Валансьен решал вопросы, ставившие в тупик титанов старой политики, поразила даже его противников. Лишь юный возраст помешал ему занять высокие должности, но и он перестал быть проблемой через семь лет. Так называемый "ценз мудрости" – двадцать восемь лет – Филипп преодолел в звании вице-ревизора Ай-Лака и сопредельных земель. В тридцать один он стал губернатором столицы Ай-Лака и уполномоченным ревизором, а еще через восемь лет получил колонию в собственное управление.

Партия Справедливости к тому времени стала третьей по представительству в Генеральных Штатах. Девяносто пять мест, хоть и не позволяли де Валансьенам влиять на принимаемые законы, вызывали уважение и страх у роялистов. В отсутствие сына одряхлевший мэтр Реми вынужден был отречься от самых радикальных взглядов и заключить политический союз с рядом монархистских партий. Именно это решение отложило триумф Партии Справедливости на долгих тридцать лет. Она старела и теряла агрессию вместе со своим основателем, а Филипп де Валансьен, будучи в Ай-Лаке, занимался делами, далекими от грызни в эльветийском парламенте.

Сводки о подвигах Филиппа в Ай-Лаке Ги приготовился читать внимательнее всего. Начав с реформы системы управления, смены коррумпированных чиновников и реставрации туземного короля, он избавился от всех крупных игроков на политической арене колонии. Сосредоточив в своих руках неограниченную власть, де Валансьен начал эксперименты.

– Знаешь...

Ги поднял голову. Мирти стоял, опираясь на кипу неразобранной корреспонденции на столе, и корчил нервические гримасы.

– Знаю, причем очень многое. Но можешь просветить еще.

– Знаешь, я решил составить тебе компанию. Не каждый четверг можно живьем услышать речь следующего после Жозефа идеалиста-триумфатора.

Де Валансьен предпочитал выступать на открытом воздухе. Так он мог собрать больше слушателей, подчеркнуть скромность и близость к народу. Плас Сен-Луи, площадь, располагавшаяся с внешней стороны стен Верхнего Города и названная в честь святого покровителя нищих и калек, была идеальным вариантом для решающей речи. Заключенная в кольцо доходных домов и крытых торговых рядов Сен-Луи вмещала несколько тысяч человек.

Со стеной спин Ги с Мирти столкнулись уже на подходах к площади. Улицы полнились народом. Неудачливая бригада трансляторов, зажатая в толчее, тщетно пыталась протащить сквозь толпу разобранную машину фантазий. Обескураженный визор держался за руку одного из спутников, словно малый ребенок – за подол матери.

– Сюда.

Ги впихнул Мирти в ближайшую лавку.

– Есть черный ход?

Торговка молча указала на дверь, располагавшуюся на противоположной от входа стене. Судя по всему, не один Ги догадался в этот день подобраться к площади с внутренних переулков торговых рядов. Он бросил женщине монетку.

Постучавшись в заднюю дверь еще одного магазина и расставшись со второй монеткой, они выбрались на улицу почти у самого ее слияния с площадью. Растолкав собравшуюся публику локтями, Ги вывел Мирти на переполненную Сен-Луи, в самом центре которой высился деревянный цилиндр трибуны. Пробиться ближе к ней было невозможно, так что Ги пришлось довольствоваться тем, что у него хотя бы вышло прислониться спиной к стене дома. Большая часть собравшихся не удостоилась даже столь ничтожного комфорта.

Шум на площади стоял соответствующий случаю. В какофонический гул слились щелканье настраиваемой аппаратуры визоров, искаженные фильтрами и громкоговорителями предостерегающие крики криомантов, скандирование речевок, брань и даже ржание лошадей.

– Кто додумался притащить сюда коней? – прокричал Ги, наклонившись к самому уху Мирти.

– Ты же не думаешь, что де Валансьен обходится без кареты? Слышал, он старомоден и мобили не жалует.