Комплекс прошлого

На пароме до Армадейла мы стоим в стороне друг от друга; его капюшон поднят, а моя голова обернута шарфом, который защищает ее от брызг. На его шее висит фотоаппарат, но он не делает ни одного снимка. Когда мы добираемся до острова, там всюду кишат мошки, огромные библейские облака мошек. Мы прикрываем рты футболками и вбегаем в фермерский дом, который мы сняли, и прячемся в углу крошечной кухни.

– Боже мой, – говорю я, глядя на насекомых, ползающих по всей оконной раме и пытающихся пробраться внутрь. Я пытаюсь пошутить по этому поводу, но терплю неудачу. Юрген до сих пор злится на меня, свою новоиспеченную жену, за то, что я храню от него секреты. Он сидит, разложив на полу карту и прислонив свой драгоценный дорожный велосипед к стене. Я открываю бутылку односолодового виски, которую купила на материке. У меня уже была возможность сделать несколько глотков при переходе на паром. И я ею воспользовалась. Для храбрости.

Алкоголь согревает горло, я ставлю бутылку виски на середину его карты. Юрген почти не обращает на это внимания. Я снимаю одежду – в конце концов, это наш медовый месяц – и располагаюсь на отметке озера Хорн. Мои ноги бессовестно разведены в стороны.

После мы ложимся на пол и выпиваем остаток бутылки, собирая мошек с кожи друг друга.

– Пожалуйста, Зефина, – умоляет Юрген. – Вспомни хоть что-то. Ради меня.

– Почему это вдруг стало так важно?

– Та женщина, она ненавидела тебя. Она назвала тебя тварью.

– И что?

– Я хочу знать. Я хочу знать о том, какой ты была тогда.

– Нет, не хочешь.

Я устраиваюсь у него под мышкой, прижимаясь к его теплым ребрам.

– Liebchen[5], – он обводит родимое пятно у меня на плече, – пожалуйста.

Я думаю о пожилой паре в отеле. Будьте добры друг к другу.

– Ладно, – бормочу я. Я верю, или по крайней мере убеждаю себя в этом, в исцеляющую силу брака. Эта ведьма нас не сглазила, мы непобедимы. Неприкосновенны. Что может случиться?

– Memor amici, – начинаю я.

Помни друзей своих.

2

Мы, ранние пташки, сидели, свесив ноги над садовым рвом, и наблюдали, как близняшки Пек, Дэйв и Генри, играют в так называемый товарищеский матч по теннису. Это было где-то в середине апреля. Первый день летнего семестра, мой пятый год в школе. Как окажется позднее, мой последний год в статусе Божественной. Это было за несколько недель до происшествия с Джерри Лейк.

Дэйв Пек вытерла напульсником верхнюю губу, по которой сбегал пот, слегка присела на корточки, переминаясь с ноги на ногу в медленном гипнотическом движении и ожидая подачи. Генри, более симпатичная и длинноногая, чем ее сестра, по крайней мере насколько я помню, высоко подбросила мяч. Она подпрыгнула, ракетка в ее руке была крепко сжата, и это выглядело так, будто она взлетела и на мгновение зависла в воздухе. Поистине божественная. Затем она рухнула на мяч, который ее сестре каким-то образом удалось вернуть на поле выстрелом в дальний угол. Генри нахмурилась и взяла новый мяч, не сказав ни слова близняшке. Сестры Пек были в самом разгаре ссоры. Генри провела пасхальные каникулы, делая минет своему личному тренеру по теннису в хижине для переодевания у бассейна их дома в Хэмпшире, оставив Дэйв одну на корте, чтобы та тренировалась с теннисной пушкой.

– Что случилось с Лосем? – спросила я ребят.

Это имя мы дали широко обсуждаемому тренеру, бывшему профи, чье настоящее имя звучало для нас как-то экзотично – Мусса. К тому времени слово «Лось» стало кодовым среди Божественных и означало минеты и большие члены, а со временем и любые члены.[6]

– Монако, – сказал кто-то. – Лось уехал в Монако.

– О, типа, Абу-Даби?

– Пока-пока, Лось.

– Ага, больше никаких «лосей».

– Бруней, – поправила Генри, сделав перерыв и прислонившись к забору двора, пока сестры менялись местами. Кожа на ее плече протискивалась сквозь сетку мелких квадратиков, из-за чего она выглядела странно мягкой.

– Привет, Джо, – сказала она мне. – Как тебе Гонконг?

Мой отец был банкиром; родители недавно переехали из-за его работы.

– Это было сносно. Мне жаль, что с Лосем все так.

– Спасибо. То есть я не знаю. – Она ударила ракеткой о пятку. – Мы будем писать друг другу и все такое, это будет круто. Я увижу его в середине семестра.

Лось сделал это. В частной школе-интернате Святого Джона работали практически одни женщины, за исключением Падре, нашего школьного капеллана, и пары учителей древних искусств и математики[7] – у Лося не было конкуренции. Однако вероятность того, что мы будем делать минет в течение восьмидесяти четырех дней этого летнего семестра, не считая выходных (поездок домой на выходные) и отпуска на половину семестра, были невысоки. Себастьяну Мусса было где-то тридцать два или тридцать три, он водил кабриолет и говорил с французским акцентом. Он был богом. Мы ничего не знали о его жизни за пределами теннисного корта. Напоминаю, это была эра до интернета, никто не мог просто загуглить кого-то. Он мог быть женат и иметь шестерых детей, а мы могли этого не знать. Этот человек был загадкой.