Комплот детей

Сделав три глубоких вдоха (который только раззадорил огонь внутри), она продолжила, не замечая как звякают от крика в держателях столовые приборы:

— Что, если марафонца ты тоже возненавидишь?

Так они назвали младшенького, который на всех парах спешил к своим Афинам, к ласковым рукам мамы, и грубым, но тёплым рукам отца, преодолев уже добрую половину дистанции. Конечно же, Игорь его любил.

Он сказал:

— Я вовсе не…

— Что скажешь, Гоша-малыш? Что ты думаешь о нашем марафонце? Он тоже станет для тебя парнем из соседнего класса, у которого будет мамка, но не будет папки? Ты тоже будешь разговаривать с ним как с роботом-пылесосом: «Подотри там, принеси мне пива, не мешайся под ногами? Какого хрена у тебя двойка в дневнике и синяк под глазом?»

Это было больно. Игорь Савельев потёр висок. Он был неплохим парнем, но иногда глядеть на него не хотелось. Какая-то часть внутри него действительно зажмурилась. Возможно, вопреки всей его нелюбви к банальностям, это было сердце. А может, сонный, ворчливый желудок, в который только что обрушили полстакана водки.

Он аккуратно припарковал стакан на краешке стола, размахнулся и ударил. Не сильно, тыльной стороной ладони, но этого хватило, чтобы Лена, всплеснув руками будто утопающий, осела на пол.

Щека быстро розовела — осталась ссадина от кольца. Волосы топорщились от статического электричества, а в глазах плескалась злоба в гремучем коктейле со слезами. На секунду Игорь испугался, что живот её сейчас лопнет, как наполненный чёрной кровью пузырь, но ничего не произошло.

Было кое-что, чего пока не видела Лена. Теперь, когда она рухнула на колени, Игорь увидел над её макушкой болельщика, который занял единственное место в этом зрительном зале. Кто бы ожидал, что он придёт… всё тогда бы было по-другому. «Это не по-настоящему, — хотел сказать Игорь. — Это… понимаешь, сын, это репетиция семейных отношений». Он бы и сказал (хоть звучало бы это глупее некуда), если бы Ленка не выдернула чеку у этой словесной гранаты.

— Я тебя со свету сживу! — сказала она, облизнув зубы.

* * *

С этого момента обычная семейная сцена стала нескончаемой экранной драмой из телевизора, которая длится годами и ничем хорошим не заканчивается.

Босиком, в отвисающей майке без рукавов Кирилл напоминал космонавта, который прилетел на другую — очень жаркую — планету и застал там ссорящихся аборигенов-исполинов. Светлые, пушистые волосы, как у матери, делали его похожим на одуванчик-переросток, а чрезмерно бледная кожа, которую солнце никогда не подрумянивало, а лишь оставляло ожоги, навевала мысли о чём-то нездоровом.

— Какой хилый у вас ребёнок. Пущай кушает, что ли, побольше, — сказала однажды детсадовская вахтёрша, когда за мальчиком вместо матери пришёл отец. Она с лёгкой брезгливостью разглядывала впалую Кириллову грудь через толстые стёкла очков.

— Спасибо, — невнятно ответил Игорь, — я передам маме.

Вдоволь наглядевшись на Кирюху — в то время он болел хроническим насморком и развешивал сопли на любых доступных поверхностях, включая все десять пальцев на руках — бабулька подняла взгляд, словно хотела удостовериться что отец, как и сын, достоин разве что её пренебрежения. Игорь мог похвастаться размахом плеч и идеальной формой головы, которой он очень гордился и поэтому вырубал любой лес, который смел расти на этом холме (сын от кончика носа и до всегдашней трещины на нижней губе пошёл в мать, и унаследовал от отца разве что некоторые черты характера), но на старуху впечатления, кажется, это совсем не произвело.

— Встретил сегодня ветерана феминистического движения, — кратко отрапортовал тем вечером Игорь жене. — Она, наверное, ещё с Хрущёвым в штаты ездила.

— Старая карга на проходной? Я однажды оттаскала её за седые пакли, — кратко отозвалась Ленка. — У нас это, слава богу, пока можно. Пускай держит язык за зубами.

Глаза у Кирюхи всегда большие и загадочные. Ровно цыганские, — разве что не чёрные, а цвета созревшей пшеницы, — однако воздействие на людей имели схожее. Чаще всего они были на треть скрыты волосами. Игорь не любил прячущийся там взгляд — словно странные зверьки, затаившиеся в пшенице. Лет шесть назад Игорь начал стричься наголо (открыв при этом, как великолепно сияет лысина на солнце) и только спустя какое-то время понял, что причиной тому послужила причёска сына, солнечный кулак, которому он подсознательно хотел противопоставить свою голову как щит.

И сейчас он склонил голову, в приступе паники возводя баррикады. Хотел что-то сказать — не жене, сыну, но слов для этого не было. В самом деле, можно ли описать ситуацию менее чем в одном чёртовом книжном томе? «Извини, что я съездил твоей мамаше по лицу?» Я вас умоляю…