Компромат на Ватикан

Карла Иваныч намерен был дать ему от ворот поворот, однако позволил остаться переночевать. В память о старой дружбе – ведь некогда они оба пользовались расположением старого графа, который весьма снисходительно смотрел на амурные похождения приятелей. В память о той же дружбе выпили – и подвел тут бес Карлу Иваныча, развязал ему язык… Таково-то разоткровенничался он с Сальваторе Андреичем, столько-то ему выболтал! И про то, что Федька, его воспитанник, – выблядок, а не графчик никакой. И про наказ нового хозяина – пуще глаза стеречь Федькину картину. И даже про то, где сия картина заперта. Разболтался, словом, не в меру да и заснул под столом. Сутки не мог очухаться после той попойки. Ну а когда продрал глаза, узнал горькую свою судьбину: сгинул Сальваторе Андреич из Красивого.

Скатертью бы дорога, в добрый час сказать, кому он тут надобен… да вот только сгинул проклятый итальяшка не один. Ударились вместе с ним в бега крепостные мужики Федор Ильин, Филимон Соколов, баба Антонина Ильина с дитятею… а заодно прихватили они с собой запеленатый в промасленное полотно сверток – эту самую чертову картину.

– Федор! Ты где, Федор? – послышался негромкий голос.

Оглянувшись на Антонеллу и постаравшись успокаивающе улыбнуться, Федор высунулся из-за стога и с облегчением вздохнул: дождина перестал, слава богу. Откуда что взялось? Вон и солнышко в тучах проглядывает. Ветер смягчился, и Волга улеглась.

Оглянулся.

Сальваторе Андреич, худой, помолодевший в тяготах последних дней, легко поднимался из-под обрыва. Филя, друг верный, едва поспевал за ним.

– Нашли лодку?

– Нашли, хорошую лодку нашли! И волна успокоилась.

Федор кивнул, чувствуя, как падает, падает сердце.

Все… Вот и настал этот час.

– Антонелла, пора.

Она сначала подала ему уснувшего ребенка, потом выбралась сама, отряхивая с грязной юбки сено, вынимая травинки из волос. Как же она похудела, как настрадалась! Только глаза все те же, от которых по-прежнему…

Ладно.

Филя слазил в стог, подал Антонелле епанчу, Федору – плащ, вынул длинный сверток, который, видать, суждено Федору носить по жизни, точно крест. О том, что не ему одному будет суждено этот крест нести, Федор, конечно, не знал и знать не мог.

– Ну что? Вот и…

Он замолчал, потому что говорить больше было не о чем. Со всеми обо всем уж давно переговорено! И с Антонеллой, сердце которой так и не… Ладно. Не в сказке живем, чай! И с Сальваторе Андреичем, который поклялся доставить ее в Москву или Петербург, а там повенчаться с нею, накрыть именем своим, словно плащом, и жизнь положить на то, чтобы исправить последствия своего невольного предательства. Ведь именно он навел Джироламо на след беглецов, именно он открыл им замыслы мести Федора. Невольно, невольно, на исповеди… он хотел как лучше, но ведь благими намерениями вымощена та самая дорога!

Федор его не судил. Кто он такой, чтобы судить, сам-то… Отчего-то он знал – словно бы некое последнее прозрение снизошло, а может, отец с матерью смотрели на него с небес и шептали успокаивающие слова, – знал отчего-то, что клятву свою Сальваторе Андреич сдержит и Антонелла будет с ним спокойна.

Счастлива? Ну, что такое счастье, кто знает? Да и есть ли оно вообще?

Не Федору и не сейчас задавать этот вопрос.

– Лодочник там… ждет, – неловко сказал Филя, ежась от жалости к Федьке, а пуще от неловкости за то, что вот он стоит с пустыми руками, ну, котомочка малая не в счет, – а барин все держит, все влачит эту ношу, эту тяжесть свою проклятущую. Натрудился с нею… да ведь что поделаешь, коли судьба? Ни судьбы своей, ни креста своего не дашь поносить другому.

– Ну ладно, прощайте, – сказал Федор. – Не поминайте лихом.

– Федор, ты помни… – Это Сальваторе не выдержал.

– Знаю, верю. Прощай.

Подал ему ребенка. Назовут его Серджио, конечно, это уж обговорено. А как иначе?

Антонелла молчала, опустив глаза. Федор тоже ничего не мог сказать ей. Трижды соприкоснулись остывшими губами, не глядя друг на друга, – так целуют покойников пред вечным расставанием.

С Филей она тоже расцеловалась. Потом простились Филя и Сальваторе Андреич.

Федор смотрел, смотрел… Ждал.

И дождался. Все-таки она на него посмотрела. Все-таки подняла на него глаза, эти глаза…

Никого не осталось меж ними, и время остановилось.

Но это уж было свыше всяких сил человеческих!

Федор зажмурился, махнул рукой, повернулся и пошел куда-то, придерживая на плече покрытый краскою холст. Пошел сначала медленно, потом все быстрее, быстрее.

В никуда?

В вечность?..