Компромат

— Проштите за бешпокойство, — придерживаясь рукой за фрамугу, Дежкина спустилась на пол и, обогнув стол, направилась к выходу. При этом большая хозяйственная сумка продолжала раскачиваться в ее сомкнутых зубах, сильно мешая правильному произношению слов.

Обсуждение разом смолкло, и в установившейся тишине только моргали десятки глаз. Кто-то из присутствующих выронил изо рта сигарету, и она покатилась по столу.

— Еще раз простите… — Клавдия все-таки догадалась взять сумку в руку. Теперь она пятилась к двери, кланяясь по сторонам. — Сидите спокойно, я ухожу, ухожу…

— Кто эта баба? — спустя несколько мгновений громогласно спросил сидевший во главе стола мужчина, но Дежкина его уже не слышала.

Осторожно выглянув в коридор, она вынуждена была удостовериться в том, что «джинсовый» парень все еще караулил ее у дамской комнаты. К счастью, он стоял к ней спиной. Теперь ей нужно было срочно поменять место дислокации, не теряя времени искать путь к спасению. Не дожидаясь, пока парень оглянется, Дежкина быстро юркнула в большую железную дверь и, к своему удивлению, оказалась в студии, где происходило нечто бестолковое и веселое одновременно. То все как безумные хохотали, то вдруг начинали ссориться, невзирая на множество зрителей.

Это снималась какая-то развлекательная игра. Кажется, Дежкина видела ее как-то по «ящику». Во всяком случае, размахивающий руками ведущий показался ей знакомым.

Точного названия игры Клавдия не вспомнила (что-то вроде «Назови мотивчик» или «Угадай куплетик»), а вот ее условия припомнить смогла — нужно было нажать на красную кнопку и назвать несколько слов из песни. И кажется, за победу игрокам полагался большой денежный приз.

Вторник. 10.15–10.32

На завтрак был вчерашний плов с курагой.

За стареньким, покрытым рваной клеенкой столом сидели двое: облезлая такса по кличке Пудинг и Мамурджан Ганиев.

На таксе был пожеванный кожаный ошейник с металлическими блямбами, на Ганиеве — драная майка, спортивные штаны «адидас» и шлепанцы с загнутыми кверху носами.

Такса тыкала длинной крысиной мордой в выщербленное блюдце, Ганиев же ел руками из глубокой миски, запихивая пальцы в рот, а затем их облизывая.

— Кюшай, дорогая, — говорил Ганиев собаке, с удовольствием обгладывая сочную косточку, — где еще такой плов будешь кюшать?

Такса отплевывалась: она раскусила горошину черного перца.

Эта идиллическая картинка могла бы ввести в заблуждение стороннего наблюдателя, который, без сомнения, сделал бы вывод о необыкновенной любви хозяина и его питомицы.

На самом же деле Мамурджан Ганиев терпеть не мог Пудинга.

Такса раздражала его с первой минуты знакомства. Ганиеву не нравился ее вид. «Похожая на селедку на коротких ножках!» — не раз говорил он. Не нравился характер ее («Наглая и бесстыжая, а еще вредная такая!..»), привычки. «Вместе со мной за столом кюшает, слушай! В постели на подушке спит!» Не любил прозвище — Пудинг и, наконец, пол, — ибо Пудинг, несмотря на кобелиную кличку, на самом деле была самая настоящая сука. «Всем сюкам сюка!» — с отвращением сообщал Мамурджан.

Но делать нечего, пришлось смириться со всеми недостатками таксы, потому что Лариса Ивановна поставила вопрос ребром: или мы живем втроем, или я живу вдвоем с Пудингом.

Мамурджан по здравом размышлении выбрал первое.

Здравомыслие никогда не было его отличительной чертой, но на сей раз оно ему сослужило добрую службу.

Мамурджан рос в небольшой узбекской деревушке под Наманганом, обожал плоды тутового дерева, мамин плов и старый дедушкин кинжал.

Когда его задирали соседские старшие пацаны, маленький Мамур сдвигал брови к переносице, страшно оскаливался и говорил:

— Зарэжу.

Угроза действовала безотказно.

Тогда еще Ганиев понял, что веское слово тоже может быть делом.

Другой вопрос, что веские слова приходили на ум крайне редко.

С Ларисой Ивановной Мамурджан познакомился, когда проходил службу в рядах Советской Армии. Ему, как считалось, повезло: вместо какой-нибудь Тмутаракани призывник из-под Намангана попал в столицу тогда еще большой страны.

Лариса Ивановна трудилась поварихой в солдатской столовой и славилась двумя вещами: редкостно пышным бюстом и столь же редкостно топорными чертами лица.

Она была настолько некрасива, что даже вечно озабоченные поиском женской ласки солдатики не обращали на нее внимания даже в состоянии изрядного подпития.

Лариса Ивановна жила в однокомнатной квартире с высокими потолками в самом центре Москвы и похвалялась, что ее дом находится ближе к Кремлю, чем даже у Аллы Пугачевой.

Единственной спутницей жизни поварихи, скрашивающей ей унылое существование, была стареющая такса по кличке Пудинг.

По вечерам Лариса Ивановна брала Пудинга под мышку и направлялась либо к Патриаршим прудам, про которые, как она с удивлением узнала, даже была написана какая-то интересная книжка, либо с независимым видом прогуливалась во дворике дома по улице Брестской в тайной надежде увидеть выходящую из подъезда Пугачеву.