Компромисс между жизнью и смертью. Сергей Довлатов в Таллине и другие встречи

– Что за глупый вопрос! Я должен нравиться, просто обязан. Я что-то хочу сказать людям, как-то на них воздействовать, а иначе дома надо сидеть. Даже Набоков, господин высокомерный, говорил: я вернусь в Россию своими книгами. Пастернак писал: «Быть знаменитым некрасиво». Мне ближе точка зрения Гоголя: слава доставляет наслаждение тому, кто ее достоин… Каждый про себя что-то знает, что-то понимает… А впрочем, славы, как и денег, всегда не хватает. Это в природе человека, а тем более – артиста. Мне многие говорят, зачем ты ходишь на телевизор, снимаешься в кино? Да чтобы примелькаться! Вот звонит мне после «Цены» Трушкин и говорит: Валера, я хочу, чтобы ты сыграл Кина. А я ему говорю: какой я Кин, вот Валя Гафт, он уж Кин так Кин. Трушкин: Гафт замечательный, но все-таки – ты. А я продолжаю: Алексей Петренко. Трушкин: Петренко – выдающийся артист, но он не Ромео. – А я Ромео? – Ты – Ромео, я о тебе в «СпидИнфо» читал…

У многих кинозрителей до конца жизни он ассоциировался с Бумбарашем, хотя сыграны были десятки, сотни других ролей, где он побывал и рефлексирующим интеллигентом, и царской особой. Но в жизни охотно откликался на простачка, на Есенина, дурачащего столичных недотеп. А тех, с кем можно было почитать Мандельштама, Пастернака или Бродского, вокруг становилось всё меньше и меньше.

…Валера рассказывал, что на Таганку первые зрители-патриоты, создатели легенд, стали приводить уже своих внуков. Подошла к нему восторженная пара: «Мы вас, Валерий Сергеевич, помним с самых первых спектаклей». Золотухин приготовился к дальнейшим восхвалениям, а они: «Вы тогда, случалось, и пьяный на сцену выходили, а Зинаида Славина вас заслоняла…»

Валерий Золотухин хорошо относился к моим стихам, писал мне об этом. Одно посвящено ему. Он принял посвящение и сказал, что оно его обрадовало.

* * *

Валерию Золотухину

Жизнь, чур меня, чур-чур, фюить-фюить.
Китайский привкус барабана
в двух палочках и в рисинке ударных,
взлетающих над бедрами любви:
– Ах, подожди, останься, поживи!
– Ах, не могу, погибну, так спокойней…
Бугристая проказа винограда
щекочет усиками нотные листы,
и ласточкиных фрачных раздвоений
не осязает глаз;
и промедленья
цезура копит в лепрозоревых садах,
где тычется глухонемая влага
и объясняется на пальцах ягод
в чуть недозревших волдырях.

(Вороньи гнезда крика

на ветвях;
колтун на голове деревьев,
как черный венчик с проволокой терний;
разбитое пенсне ледка
в округлой лужице,
и в центре
острасткой для земного крена
грачом разгрызены два маленьких зрачка.)

Цитата звука. Растопыренный цветок

поцеловать в ладошку
на прощанье,
белесый птенчик копошится в ране,
расплескивая краски на бегу,
взлетает, кыш, чур-чур, увы-увы…

– Ах, кожа гладкая, как старые перила…

Нишкни опоры трубчатая суть;
парк поскользнулся, падает,
несут,
вот обронил листву, нельзя же,
ищи, он шарит (да на ухо туг)
рукой, где куст почесывает залежь
и преет под кувшинкой пруд,
и раздражают
скорняжьи выкрутасы мха –
прореху смысла выстудит зима…

И сухопарый парк

в холодном
пальто на голые стволы
наброшенном,
увы, фюить, увы…

2016

Вопросительная запятая, или Почему Андрей Вознесенский не хотел хранить невинность в борделе. Об Андрее Вознесенском

…Давным-давно мне довелось побывать в гостях у Израиля Меттера (автора знаменитого «Мухтара») и его жены – когда-то прославленной балерины Ксении Златковской. Я собиралась писать об Израиле Моисеевиче, предстояло большое интервью, и Ксения Михайловна накрыла изысканный стол с крахмальными салфетками, хрустальными графинчиками и разнообразными манящими закусками. Мы с моим коллегой и другом Николаем Крыщуком по поводу стола выразили восторги, а Израиль Моисеевич, довольный произведенным эффектом, сказал:

– Ну, это, конечно, не «Мюр и Мерилиз», но все-таки, все-таки…