Компромисс между жизнью и смертью. Сергей Довлатов в Таллине и другие встречи

Вот посмотреть бы на меня со стороны здоровым взглядом – на неотвратимость прохождения творческой чувственной мысли через физику – через движущиеся стекла. Что-то рисую, беру пинцетом какую-то деталь, и опять: стекло сюда, стекло туда. Да что же ты делаешь, здоровый мужик?! Увидит тебя крестьянин и скажет: да этому бугаю дайте лопату, он же здоровый мужик, а стоит над съемочным станком и говорит об искусстве. Толстой заметил о стихах, над которыми мог плакать в другое время: писать стихи, это все равно, что танцевать за сохой. Я понимаю: я иду за сохой и пританцовываю. А в результате что-то уплотнится и станет или не станет духом, воспаренной материей…»

…На одном из моих творческих вечеров в Москве в большом зале было не так-то много народу. Зал в ЦДЛ был огромным, а пришло примерно человек двести. Но зато в первых рядах сидели Юрий Норштейн, Сергей Юрский, Роман Сеф, Лидия Либединская…

– По-моему, зал переполнен! – строго сказала мне Алла Мелик-Пашаева. На том вечере я читала стихотворение, посвященное Юрию Норштейну:

СУДЬБА

Юрию Норштейну

…Опомниться не даст,
а только растеряться,
произнести две обмелевших фразы
о том, что жизнь
сыра и желтоглаза
и взгляд ее уклончив, как песок.

На пустыре, зажав в руках булыжник,

его грызет, как яблоко, ребенок,
но обознаться так и нам дано.
Подкрасться к вечности
и, перейдя на шепот,
узнать, дрожа, последние побеги
дыхания, последствия побега
по альвеолам судороги смеха –
усмешки белокаменной лицо!

Отдерни шторку – там марионетки

кривляются над тем, что мало знают, –
над нитями, что их приподнимают
над сладостной и слякотной землей.

Смеются статуи

над страстью пьедестала.
Но если мрамор отмерять сначала,
то вдохновенье так же бы прощало
себе издержки плахи и резца.

Костра добавим? Или же тщеты

осипших сумерек,
взбирающихся в гору?
Кленовых носиков, что скоморохам впору
одним лишь, преклонявшимся позору родства?

Что ж, извлекать урок

другим не обязательно, фонтаны
даны нам возле статуй, даже странно
в литой струе нащупывать урон
орнамента.

Какая может вязь

установить последствия причины?
Под следствием насильственного нимба
не отыскать ни имени, ни схимы,
способных мужество унять.

То мужество, что запасает впрок

побеги для огня
и лезвия для ласки,
и тайну сберегает для огласки,
и бедному сверчку дает шесток.

2003

Чистый звук. О Сергее Юрском

Я спросила Сергея Юрского:

– Вы больше пятидесяти лет провели на сцене, на экране, в гримерных, на гастролях, на репетициях, и при этом молва не закрепила за вами никаких пороков, даже неизбежное, традиционное и почти входящее в состав профессии пьянство вам не приписывается. Как же так получилось?

– Действительно, странно. Как-то в молодости я попал на дачу к одному старому артисту; мы с ним играли в БДТ в «Горе от ума»; он предложил мне выпить, я отказался, сославшись на то, что вечером мне предстоит быть Чацким. «А-а, понимаю, больны», – посочувствовал мне старый артист. «Нет-нет, я здоров, – поспешил я заверить, – но вечером спектакль!» – «Ну-с, и какая связь?!» – «Так ведь вечером мы с вами вместе играем, вы Фамусова, я – Чацкого. Я не могу перед спектаклем». – «Понимаю и уважаю. Хотя должен признаться, что особой близости с такими людьми не получается – больно строги. И к себе, и к другим. Но уж если человек трезвенник…» – «Да нет, я как все. Я только перед спектаклем не пью». – «А так-то пьете?» – «Так пью!» – «Фу, точно гора с плеч! А перед спектаклем?» – «Ни одной!» – «А когда же вы пьете? Насколько я знаю, у вас в месяц 25–28 спектаклей, так, стало быть…» – «Стало быть, после спектаклей…» – «Так вы, стало быть, пьяным спать ложитесь? Не гигиенично!»

– Ответили ли вы на главный зрительский вопрос, непременно задаваемый кумиру, – в чем смысл жизни?