Комсомольский патруль

— Да, иди, — быстро сказал я, вдруг поняв, что именно эти слова я все время и пытался найти. — Мне очень стыдно перед моими ребятами, пожалуй, я совру им что-нибудь, не признаюсь, но мне тоже тебя жалко, так вот, по-человечески. Очень уж плохо тебе сейчас. Иди.

Уже дома я задумался над тем, правильно или неправильно поступили мы с Костей, отпустив Чеснокова. Ведь он ударил девушку. Мне и самому иногда начинало казаться, что не стоило отпускать. Можно ли поддаваться мимолетному голосу чувства? Конечно, нет! Я начальник штаба! Я не имею права!

И только мы отпустили Валерия, ребята привели Люсю.

— Вот она, разговаривайте. — Командир группы крепко держал ее за локоть. — Брыкалась, пока вел. Сверху вроде девушка, а внутри вся сгнила. Так меня материла дорогой. Да, понимаешь, мат ко мне не липнет. Он тебя саму пачкает, красавица.

— Это уж никак не вяжется с той великосветской ролью, которую вы играете, — насмешливо заметил Костя, оглядывая Люсю с головы до ног. — Матерщина — это совсем из другой оперы. Или переквалифицироваться изволили?

— Костя, — сказал я спокойно, — брось, это ни к чему. Послушайте, мадам, или как вас, не ходите вы к нам больше, не пачкайте наш Дом культуры. Ну есть же другие места на свете. Почему вы обязательно к нам идете? Как вас еще просить?

Видимо, девушка приготовилась к другому разговору, потому что она с недоумением взглянула на меня. Потом опустила голову.

— Значит, гоните? — неожиданно спросила она хриплым голосом. — Сгнила для вас?

— Не гоним, а просим, — спокойно ответил я, — просим.

И тут произошло то, что впоследствии не раз заставляло меня задумываться.

Длинные Люсины ресницы дрогнули, она судорожно прижала к губам платок, даже не заметив, что размазывает губную помаду.

— Что ж, — сказала она, — гоните! Я уйду. А может быть, меня на поверхности только и удерживало то, что я иногда среди людей нахожусь? Спасибо, хорошие люди! Избавлю вас, избавлю.

Вскинув рывком голову, она стремительно вышла.

Мы молчали.

— Пойду проветрюсь, — деланно беспечным тоном сказал вдруг, направляясь к двери, Паша Сергеев. — Душно у нас.

Вслед за Пашей под разными предлогами вышли в зал и другие ребята.

Что Чиженюк хотела сказать уходя? Что?

Кажется, наш с Костей авторитет в штабе за этот вечер сильно поколебался.

Когда мы уходили домой, Костя угрюмо сказал:

— Знаешь, Ракитин, я устал. Очень устал...

НИЩИЕ ДУХОМ

Электричка плавно тронулась с места, перрон поплыл назад; легко перестукиваясь с рельсами, зарокотали колеса.

На душе у меня было празднично.

Я сидел у окна и думал «ни о чем». Как это хорошо, когда можно думать без спешки, когда можно никуда не торопиться, зная, что у тебя впереди целый свободный день. Я отдыхал.

В другой половине вагона ехало много каких-то студентов, и они пели песню, от которой становилось еще приятнее отдыхать вот так, в покачивающемся вагоне электрички. В душе к чувству радости примешивалась приятная грусть.

Слова этой песни были мне знакомы:

Я не знаю,
где встретиться
нам придется с тобой.

Глобус крутится, вертится,

словно шар голубой.
И мелькают города и страны,
параллели и меридианы,
и каких маршрутов только нету,
по которым нам бродить
                                    по свету...

Поезд шел в Зеленогорск. Все получилось в общем неожиданно, но интересно.

На днях после очередного рейда Костя Лепилин спросил меня:

— Что-то у тебя, Валентин, вид плохой? Похудел ты и синяки под глазами... Устал, что ли?

— Устал, — честно ответил я Косте, — измотался с этим хулиганьем. Ведь каждый день приходится с ними встречаться. Трудновато.

Услышав мои слова, Костя помрачнел.

— У меня бывает такое чувство, — сказал он, не глядя на меня, — что кругом одни жулики. Вот идешь по улице и кажется: что ни человек, то жулик или хулиган... Так можно и человеконенавистником стать, — помолчав, добавил он горько. — Я понимаю, это чепуха, но чувство есть чувство.

— У меня тоже был такой период, — признался я. — Это в общем... слабость. Понимаешь, концентрация грязи вокруг нас — членов штаба — большая, каждый день их ловим, люди этих хулиганов, может, и вообще не видят, а мы с тобой каждый день. Вот нам и кажется...

— Я это понимаю, — вдруг улыбнулся Лепилин, — я уже сказал себе, что нельзя из-за небольшого количества дряни смотреть на всех людей с подозрением. Но только ты, Валентин, уже вылечился, успел уже побороть в себе это чувство, а я еще нет. Такое чувство — это, так сказать, «издержки производства». Отдыхать нам надо побольше. А представь себе Дзержинского, — неожиданно добавил он немного погодя, — Дзержинский не раскисал. Нет, большую веру в людей надо иметь, — решительно заключил Костя. — Если любишь людей, тогда и со всяким злом бороться не трудно.

Поговорив, мы разошлись.

И вдруг сегодня утром, когда я еще спал, раздался телефонный звонок.

— Ракитин? — прогудел голос в трубке. — Это Лепилин говорит, не узнаешь? Ты чем решил сегодня заниматься?