Кому бесславие, кому бессмертие

Антон медленно перевалился на спину и, откинув на лицо цигейковый козырек, закрыл глаза. Ему вспомнился тот день — двадцать первого июня сорок первого года, когда он сбежал от чекистов с дачи профессора. Теплая ночь скрывала его от преследователей, звезды указывали путь, и он, спотыкаясь, брел в неизвестность по извилистой лесной тропе. Антон вспомнил чистое утро в ароматном стогу сена на окраине какого-то маленького городка и сам городок, когда он вошел в него. Суровые озабоченные лица прохожих никак не вязались с ухоженными уютными зелеными улочками и ясным солнечным днем. И лишь радостные вопли пробегающих мимо мальчишек «Война! Война!» возвестили Антону о приближающихся тревожных переменах.

Мороз по коже от голоса Левитана, звучавшего из репродуктора, ругань молодых людей и плач старухи, цепляющейся за распущенную рубаху пьяного парня, уже размахивающего заявлением на фронт, — все смешалось в единой чехарде, и Антон интуитивно осознал, что ему тоже надо туда, в самую гущу этой суетящейся людской тревоги. В глубине души он понимал всю безвыходность своего положения. И вдруг война. Может быть, это и есть фатальный, но единственный путь к спасению?

Ночь он провел в том же стогу сена, почти без сна, растворившись взглядом и сознанием в бездонном звездном небе.

На следующий день он снова пришел на площадь перед зданием исполкома. На улицу вынесли стол, и вокруг сразу же столпился народ.

— Фамилия? Профессия?.. — спрашивал военком у каждого подходившего добровольца.

— Иностранными языками владеете? — дежурным тоном задавал дополнительный вопрос сидящий рядом, изнывающий от жары энкавэдэшник.

— Фамилия, профессия, иностранными языками… фамилия, профессия, иностранными языками..?

— Я владею, — решился Антон, протиснувшись сквозь строй очереди. — Немецкий, английский, французский.

Чекист внимательно посмотрел на Антона и взял его документы.

— Вам нужно явиться в военкомат по месту жительства, — сказал он. — Что вы делаете здесь?

— Я тут в отпуске…

— Возвращайтесь в Москву, товарищ Горин.

— Да? — разочарованно произнес Антон. — Я хотел скорее на фронт…

— Так не положено, — произнес энкавэдэшник, но, подумав, сказал: — Впрочем, подождите минуту.

Он поднялся из-за стола и подошел к открытому окну, на котором стоял телефон.

— Гаврилов! — крикнул он в трубку. — Нашел я тебе иностранца в разведроту. Немецкий… Какой еще? — спросил он Антона.

— Английский, французский, — ответил Антон.

— Английский, французский, — повторил чекист. — Бери, пока возможность есть. Правда, он не здешний — ученый, из Москвы. Знаю, что не положено. Я тебе предлагаю, а ты решай. Вот именно! Сколько лет? — спросил он снова у Антона.

— Тридцать пять.

— Тридцать пять. Я тоже так думаю. Сочтемся, бывай. Значит так, товарищ Горин, — сказал энкавэдэшник, положив трубку. — Знаете, где полевой лагерь?

— Нет.

— Ну, за фермой.

— А-а… — протянул Антон

— Значит, найдете там полковника Гаврилова, он вас определит.

— Спасибо.

— Считайте, что вам повезло, — добавил энкавэдэшник. — У Гаврилова работа ответственная. Может, и в окопах сидеть не придется.

— Да я и в окопах готов…

Шальной снаряд разорвался где-то наверху в десятке метрах, осыпав Антона комьями земли и плевками жидкой грязи.

«Вот тебе и не придется, — вспомнил он. — На хрен никому не нужны мои иностранные языки».

«Вот тебе и готов сидеть в окопах», — вторил ему с сарказмом внутренний голос.

Все тело нестерпимо чесалось — одолели вши. Они появились с приходом долгожданного тепла и расплодились в невероятном количестве. На белом овчинном тулупе не видно было и светлого пятнышка — от вшей и гнид все было серо-зеленым. С наступлением темноты Антон собирался сползать за чистой шинелью — снять с какого-нибудь убитого немца. Так многие делали. К тому же у них в карманах иногда находили съестные припасы — сало, сухари, шнапс во фляжках. Риск, конечно, большой, но терпеть голод и вшей было невыносимо.

— Твари, стратеги хреновы! — ворчал Кравцов. — Загнали нас в болота, как свиней, и бросили, отцы-командиры. Драпать надо, а нас все на немцев кидают…

— Тише ты, — оборвал его Антон. — По позициям особисты шныряют.

— Да плевал я на них! — намеренно громко крикнул Кравцов. — Об этом и так все говорят. Одно радует — мы сдохнем, и они вместе с нами.

— Господи… — услышал Антон еще чье-то причитание и, повернув голову, увидел за Кравцовым рядового Вейсмана. Это был худенький молодой человек, чернявый, с перевязанной левой рукой. Он не брился, наверное, уже много дней.

— Не сиделось тебе в санбате, — отреагировал на его вздох Кравцов, — сюда приперся, под пули.

Вейсман протер от налипшего снега свои кругленькие очечки и отвечал осипшим голосом:

— Не могу я там больше. Смотреть на все это — не могу. Со мной рядом на нарах раненые лежат с гниющими ранами, а в ранах ползают белые черви. Многие не могут двигаться и делают все под себя. Вонь, стоны… Не могу! Я подружился с лейтенантом — у него ранение лица и рук. И я ходил по лесу — искал для нас заячий щавель да крапиву. А однажды нашел павшего коня…