Кому бесславие, кому бессмертие

— За Мясной Бор? — задумавшись, спросил Скопов. — Помню… Ладно, искать не буду. А о содержании письма — забудь. Этого тебе не надо. Меньше знаешь — крепче спишь.

После этих слов Скопов выключил свет и тихо открыл окно.

— Скоро я снова появлюсь, — сказал он, обернувшись, — и дам тебе канал передачи информации. Сюда больше не приду, не волнуйся. И без выкрутасов давай. Помни: я каждый твой шаг вижу.

Скопов отстегнул наручники и тихо вылез в темноту.

Глава 5

Антон остался в удрученном состоянии духа не столько от неожиданного посещения Скопова, сколько от известия о смерти профессора. То, что старик, который практически спас ему жизнь, приютив его, погиб в застенках НКВД, невероятно угнетало Антона. Он чувствовал себя прямым виновником его смерти — смерти своего учителя, покровителя и спасителя. Он корил себя за все, что произошло. Ведь если бы не его невнимательность по отношению к тому письму без штемпеля, профессор был бы сейчас жив, а он сам не был бы в тяжелом положении выбора. Это он виноват в его смерти, только он! «Будь бдительным!» — учила советская пропаганда, а он не внимал ей. Умный человек должен был понимать, что этот лозунг относился не только к проискам врагов народа, но и вообще ко всему. Антон должен был постоянно помнить об этом, а не витать в облаках! Если бы он был бдительным, то жизнь его сейчас была бы предельно ясна и однозначна… если бы, конечно, война уже не оборвала бы ее к этому времени.

Из открытого окна подул ветер. Когда шок немного прошел, Антон закрыл окно и сел на пол. Информация о смерти профессора Кротова продолжала давить чувством собственной вины и одновременно будила невероятную злобу по отношению к Скопову и таким, как он. Антон возненавидел его так сильно, как ненавидят личного врага, с которым не может быть примирения ни при каких обстоятельствах.

Он не заметил, как начало светать. От внутреннего напряжения навалилась усталость, и он прикрыл глаза, решив, что сегодня же расскажет Штореру о визите агента НКВД. А тот пусть решает, что с ним делать.

Утром разговора со Шторером не получилось. Рабочий день начался с объявления о том, что ровно через час в Ригу приезжает генерал Власов. Антон не мог не отметить оперативность информации, которой владел Скопов.

Встречать Власова вместе с представителями военного командования Шторер поручил трем сотрудникам, в том числе и Антону.

На вокзал приехали буквально за пять минут до прихода берлинского поезда. Вагон остановился точно напротив группы встречающих, и в проеме тамбура появился бывший командарм. Он выпрямился во весь рост, на насколько секунд замер, окинув взглядом людей, стоящих внизу, и сошел на платформу.

Власов был в шинели без знаков отличия, и лишь офицерская фуражка с кокардой РОА являлась единственным элементом его формы, говорившим о ее действующей военной принадлежности. Антон отметил, что лицо генерала изменилось — стало более хмурым и озабоченным.

Он поднял в приветствии небрежно согнутую в локте правую руку — что-то между красноармейским отданием чести и нацистским «Хайль!» и со сдержанной улыбкой на лице поздоровался с генералом Линдеманном, а затем по очереди со всеми встречающими. Когда очередь дошла до Антона, он крепко пожал ему руку и безо всяких эмоций в голосе пробасил:

— Живой?

— Та к точно.

— Рад, — сказал он и двинулся дальше.

В это момент Антон вспомнил, как Власов вызволил его из рук особистов, вспомнил Скопова и подумал, что так должно и быть — что на каждого энкавэдэшника должен найтись свой Власов. В этот момент он вдруг ясно осознал, что другого пути для него нет, кроме того, на котором он уже находился, каким бы тяжелым и нелицеприятным был этот путь.

Весь день Антон вместе с другими сопровождал Власова по Риге. Они посетили митрополита Сергия, староверческую молельню, где генерал долго наблюдал сосредоточенно молящихся людей перед большой, поблекшей от времени иконой Богоматери.

После окончании молитвы все вышли на улицу, и пока шофер подгонял ко входу автомобиль, Власов в беседе с офицерами неожиданно сказал:

— Я хотел бы снова уметь молиться так, как эти люди. Я потерял свою детскую веру, но я чувствую, что есть выше нас Сила и что человек теряет свое духовное «я», если отрывается от нее. И чем больше я думаю об этом, тем яснее мне видится, что этот отрыв от Высшей Силы, от бога, и есть корень всех зол, которыми больны сегодня и отдельные люди, и народы. У них нет больше ничего, что держало бы их на правильном пути. Только я не могу больше вернуться к простой детской вере и верить в то, что Сила над нами есть наш личный Бог, наш Бог-Отец. Может быть, два хороших русских священника, с которыми я говорил недавно в Берлине, и правы. Они сказали, что вера без любви к Богу-Отцу, просто вера в Бога бесплодна.