Кому на Руси жить хорошо

Чу! пляска! чу! гармония!..

И вдруг затихло всё…

Заснула, видно, что ли, я?..

Легко вдруг стало: чудилось,

Что кто-то наклоняется

И шепчет надо мной:

«Усни, многокручинная!

Усни, многострадальная!» —

И крестит… С рук скатилися

Веревки… Я не помнила

Потом уж ничего…

Очнулась я. Темно кругом,

Гляжу в окно – глухая ночь!

Да где же я? да что со мной?

Не помню, хоть убей!

Я выбралась на улицу —

Пуста. На небо глянула —

Ни месяца, ни звезд.

Сплошная туча черная

Висела над деревнею,

Темны дома крестьянские,

Одна пристройка дедова

Сияла, как чертог.

Вошла – и всё я вспомнила:

Свечами воску ярого

Обставлен, среди горенки

Дубовый стол стоял,

На нем гробочек крохотный

Прикрыт камчатной скатертью,

Икона в головах…

«Ой, плотнички-работнички!

Какой вы дом построили

Сыночку моему?

Окошки не прорублены,

Стеколышки не вставлены,

Ни печи, ни скамьи!

Пуховой нет перинушки…

Ой, жестко будет Демушке,

Ой, страшно будет спать!..»

«Уйди!..» – вдруг закричала я,

Увидела я дедушку:

В очках, с раскрытой книгою

Стоял он перед гробиком,

Над Демою читал.

Я старика столетнего

Звала клейменым, каторжным.

Гневна, грозна, кричала я:

«Уйди! убил ты Демушку!

Будь проклят ты… уйди!..»

Старик ни с места. Крестится,

Читает… Уходилась я,

Тут дедко подошел:

«Зимой тебе, Матренушка,

Я жизнь свою рассказывал,

Да рассказал не всё:

Леса у нас угрюмые,

Озера нелюдимые,

Народ у нас дикарь.

Суровы наши промыслы:

Дави тетерю петлею

Медведя режь рогатиной,

Сплошаешь – сам пропал!

А господин Шалашников

С своей воинской силою?

А немец-душегуб?

Потом острог да каторга…

Окаменел я, внученька,

Лютее зверя был.

Сто лет зима бессменная

Стояла. Растопил ее

Твой Дема-богатырь!

Однажды я качал его,

Вдруг улыбнулся Демушка…

И я ему в ответ!

Со мною чудо сталося:

Третьеводни прицелился

Я в белку: на суку

Качалась белка… лапочкой,

Как кошка, умывалася…

Не выпалил: живи!

Брожу по рощам, по лугу,

Любуюсь каждым цветиком.

Иду домой, опять

Смеюсь, играю с Демушкой…

Бог видит, как я милого

Младенца полюбил!

И я же, по грехам моим,

Сгубил дитя невинное…

Кори, казни меня!

А с Богом спорить нечего.

Стань! помолись за Демушку!

Бог знает, что творит:

Сладка ли жизнь крестьянина?»

И долго, долго дедушка

О горькой воле пахаря

С тоскою говорил…

Случись купцы московские,

Вельможи государевы,

Сам царь случись: не надо бы

Ладнее говорить!

«Теперь в раю твой Демушка,

Легко ему, светло ему…»

Заплакал старый дед.

«Я не ропщу, – сказала я, —

Что Бог прибрал младенчика,

А больно то, зачем они

Ругалися над ним?

Зачем, как черны вороны,

На части тело белое

Терзали?.. Неужли

Ни Бог, ни царь не вступится?..»

«Высоко Бог, далеко царь…»

«Нужды нет: я дойду!»

«Ах! что ты? что ты, внученька?..

Терпи, многокручинная!

Терпи, многострадальная!

Нам правды не найти».

«Да почему же, дедушка?»

«Ты – крепостная женщина!» —

Савельюшка сказал.

Я долго, горько думала…

Гром грянул, окна дрогнули,

И я вздрогнула… К гробику

Подвел меня старик:

«Молись, чтоб к лику ангелов

Господь причислил Демушку!»

И дал мне в руки дедушка

Горящую свечу.

Всю ночь до свету белого

Молилась я, а дедушка

Протяжным, ровным голосом

Над Демою читал…

Глава 5 Волчица

Уж двадцать лет, как Демушка

Дерновым одеялечком

Прикрыт, – всё жаль сердечного!

Молюсь о нем, в рот яблока

До Спаса не беру[9].

Не скоро я оправилась.

Ни с кем не говорила я,

А старика Савелия

Я видеть не могла.

Работать не работала.

Надумал свекор-батюшка

Вожжами поучить,

Так я ему ответила:

«Убей!» Я в ноги кланялась:

«Убей! один конец!»

Повесил вожжи батюшка.

На Деминой могилочке

Я день и ночь жила.

Платочком обметала я

Могилку, чтобы травушкой

Скорее поросла,

Молилась за покойничка,

Тужила по родителям:

Забыли дочь свою!

Собак моих боитеся?

Семьи моей стыдитеся?

«Ах, нет, родная, нет!

Собак твоих не боязно,

Семьи твоей не совестно,

А ехать сорок верст

Свои беды рассказывать,

Твои беды выспрашивать —

Жаль бурушку гонять!

Давно бы мы приехали,

Да ту мы думу думали:

Приедем – ты расплачешься,

Уедем – заревешь!»

Пришла зима: кручиною

Я с мужем поделилася,

В Савельевой пристроечке

Тужили мы вдвоем.

«Что ж, умер, что ли, дедушка?»

«Нет. Он в своей каморочке

Шесть дней лежал безвыходно,

Потом ушел в леса.

Так пел, так плакал дедушка,

Что лес стонал! А осенью

Ушел на покаяние

В Песочный монастырь.

У батюшки, у матушки

С Филиппом побывала я,

За дело принялась.

Три года, как считаю я,

Неделя за неделею,

Одним порядком шли,

Что год, то дети: некогда

Ни думать, ни печалиться,

Дай Бог с работой справиться

Да лоб перекрестить.

Поешь – когда останется

От старших да от деточек,

Уснешь – когда больна…

А на четвертый новое

Подкралось горе лютое, —

К кому оно привяжется,

До смерти не избыть!

Впереди летит – ясным соколом,

Позади летит – черным вороном,

Впереди летит – не укатится,

Позади летит – не останется…

Лишилась я родителей…

Слыхали ночи темные,

Слыхали ветры буйные

Сиротскую печаль,

А вам нет нужды сказывать…

На Демину могилочку

Поплакать я пошла.

Гляжу: могилка прибрана,

На деревянном крестике

Складная золоченая

Икона. Перед ней

Я старца распростертого

Увидела. «Савельюшка!

Откуда ты взялся?»

«Пришел я из Песчаного…

Молюсь за Дему бедного,

За всё страдное русское

Крестьянство я молюсь!

Еще молюсь (не образу

Теперь Савелий кланялся),

Чтоб сердце гневной матери