Кому на Руси жить хорошо

Словно шальная, скотина:

С ног ее ветер валил.

Крепко нам жаль мальчугана:

Этакой клоп, а отбил

Этто у волка барана!

Стали Волчком его звать —

Любо! Встает с петухами,

Песни начнет распевать,

Весь уберется цветами,

Ходит проворный такой.

Матка его проводила:

«Поберегися, родной!

Слышишь, какая завыла!»

– «Буря-ста мне нипочем!

Я – говорит – не ребенок!»

Да размахнулся кнутом

И повалился с ножонок!

Мы посмеялись тогда,

Так до полден позевали,

Слышим – случилась беда:

«Шли бы: убитого взяли!»

И уцелел бы, да вишь

Крикнул дурак ему Ванька:

«Что ты под древом сидишь?

Хуже под древом-то… Встань-ка!»

Он не перечил – пошел,

Сел под рогожей на кочку,

Ну, а Господь и навел

Гром в эту самую точку!

Взяли – не в поле бросать,

Да как рогожу открыли,

Так не одна его мать —

Все наши бабы завыли:

Угомонился Волчок —

Спит себе. Кровь на рубашке,

В левой ручонке рожок,

А на шляпенке венок

Из васильков да из кашки!

Этой же бурей сожгло

Красные Горки: пониже,

Помнишь, Починки село —

Ну и его… Вот поди же!

В Горках пожар уж притих,

Ждали: Починок не тронет!

Смотрят, а ветер на них

Пламя и гонит, и гонит!

Встречу-то поп со крестом,

Дьякон с кадилами вышел,

Не совладали с огнем —

Видно, Господь не услышал!..

Вот и хоромы твои,

Ты, чай, захочешь покою?..»

– «Полноте, други мои!

Милости просим за мною…»

Сходится в хате моей

Больше да больше народу:

«Ну, говори поскорей,

Что ты слыхал про свободу?»

₁₈₆₀

Рыцарь на час

Если пасмурен день, если ночь не светла,

Если ветер осенний бушует,

Над душой воцаряется мгла,

Ум, бездействуя, вяло тоскует.

Только сном и возможно помочь,

Но, к несчастью, не всякому спится…

Слава Богу! морозная ночь —

Я сегодня не буду томиться.

По широкому полю иду,

Раздаются шаги мои звонко,

Разбудил я гусей на пруду,

Я со стога спугнул ястребенка.

Как он вздрогнул! как крылья развил!

Как взмахнул ими сильно и плавно!

Долго, долго за ним я следил,

Я невольно сказал ему: славно!

Чу! стучит проезжающий воз,

Деготьком потянуло с дороги…

Обоняние тонко в мороз,

Мысли свежи, выносливы ноги.

Отдаешься невольно во власть

Окружающей бодрой природы;

Сила юности, мужество, страсть

И великое чувство свободы

Наполняют ожившую грудь;

Жаждой дела душа закипает,

Вспоминается пройденный путь,

Совесть песню свою запевает…

Я советую гнать ее прочь —

Будет время еще сосчитаться!

В эту тихую, лунную ночь

Созерцанию должно предаться.

Даль глубоко прозрачна, чиста,

Месяц полный плывет над дубровой,

И господствуют в небе цвета

Голубой, беловатый, лиловый.

Воды ярко блестят средь полей,

А земля прихотливо одета

В волны белого лунного света

И узорчатых, странных теней.

От больших очертаний картины

До тончайших сетей паутины,

Что как иней к земле прилегли, —

Всё отчетливо видно: далече

Протянулися полосы гречи,

Красной лентой по скату прошли;

Замыкающий сонные нивы,

Лес сквозит, весь усыпан листвой;

Чудны красок его переливы

Под играющей, ясной луной;

Дуб ли пасмурный, клен ли веселый —

В нем легко отличишь издали;

Грудью к северу, ворон тяжелый —

Видишь – дремлет на старой ели!

Всё, чем может порадовать сына

Поздней осенью родина-мать:

Зеленеющей озими гладь,

Подо льном – золотая долина,

Посреди освещенных лугов

Величавое войско стогов, —

Всё доступно довольному взору…

Не сожмется мучительно грудь,

Если б даже пришлось в эту пору

На родную деревню взглянуть:

Не видна ее бедность нагая!

Запаслася скирдами, родная,

Окружилася ими она

И стоит, словно полная чаша.

Пожелай ей покойного сна —

Утомилась, кормилица наша!..

Спи, кто может, – я спать не могу,

Я стою потихоньку, без шуму

На покрытом стогами лугу

И невольную думаю думу.

Не умел я с тобой совладать,

Не осилил я думы жестокой…

В эту ночь я хотел бы рыдать

На могиле далекой,

Где лежит моя бедная мать…

В стороне от больших городов,

Посреди бесконечных лугов,

За селом, на горе невысокой,

Вся бела, вся видна при луне,

Церковь старая чудится мне,

И на белой церковной стене

Отражается крест одинокий.

Да! я вижу тебя, Божий дом!

Вижу надписи вдоль по карнизу

И апостола Павла с мечом,

Облаченного в светлую ризу.

Поднимается сторож-старик

На свою колокольню-руину,

На тени он громадно велик:

Пополам пересек всю равнину.

Поднимись! – и медлительно бей,

Чтобы слышалось долго гуденье!

В тишине деревенских ночей

Этих звуков властительно пенье:

Если есть в околотке больной,

Он при них встрепенется душой

И, считая внимательно звуки,

Позабудет на миг свои муки;

Одинокий ли путник ночной

Их заслышит – бодрее шагает;

Их заботливый пахарь считает

И, крестом осенясь в полусне,

Просит Бога о ведряном дне.

Звук за звуком гудя прокатился,

Насчитал я двенадцать часов.

С колокольни старик возвратился,

Слышу шум его звонких шагов,

Вижу тень его; сел на ступени,

Дремлет, голову свесив в колени.

Он в мохнатую шапку одет,

В балахоне убогом и темном…

Всё, чего не видал столько лет,

От чего я пространством огромным

Отделен, – всё живет предо мной,

Всё так ярко рисуется взору,

Что не верится мне в эту пору,

Чтоб не мог увидать я и той,

Чья душа здесь незримо витает,

Кто под этим крестом почивает…

Повидайся со мною, родимая!

Появись легкой тенью на миг!

Всю ты жизнь прожила нелюбимая,

Всю ты жизнь прожила для других.

С головой, бурям жизни открытою,

Весь свой век под грозою сердитою