Кому в Раю жить хорошо…

Впрочем, о каком Дьяволе могла идти речь? Из правды слов не выкинешь – муки проклятым готовились здесь, избранными. Вот как сейчас. А если и был, что с того? Проклятые мало чем от отличались от Падшего Ангела. Все было: и проклятие, и изгнание, и заключение – Отец Небесный первый, кто положил этому начало. Дьявол, восставший на Отца Своего, желая стать выше Его, не благоухал розами, с полчищем демонов из грязи в князи не вышел – оставлялась ему грязная работенка. Кто из людей поднимал его слова, желая угодить? Может, мыслил иначе, обращаясь к каждому индивидуально, забивая насмерть демонами тех же проклятых, которые головой избранных не доставали, но в заслугу ни Отец, ни Брат его – Спаситель Йеся, творческое мировоззрение ему не поставили. И рвал, и метал, отрываясь на единичных экземплярах, которые изначально предназначались для него, как крохи с барского стола.

До вампира кто бы позволил дотянуться?! Руки оказались коротковаты.

Да, Отец был таков. Справедливый. По крайне мере, своих в обиду не давал, ни в чем не отказывал. Стоило свидетелям сказать слово, как жизнь тут же менялась: изгой становился желанным гостем, а обманщик изгоем.

Наверное, поумнел с тех пор…

Плюют там, друг в друга, мечтая подняться до Отца Небесного. А Спаситель Йеся умнее оказался: пил, гулял, имел и баб, и мужиков, ни в чем себе не отказывал – а вот устроился, как Божий Сын, потому что в дела Боговы не лез и не метил Батюшку заменить, а только подле, но сел на престол.

Но все-таки почему Матушка молчит? Три месяца, как нет от нее весточки. Почему отпустила избы? Судя по пышущему здоровьем дядьке Упыре, проклятая, без сомнения, уже умерла – так в чем же дело? Где подтверждение? Почему не хочет отпраздновать событие со всеми? Сразу отправила в Ад, или удовлетворила прихоть, заперев проклятую между Небом и Землей? Или мертвым уже и Ад не Ад? Не могло же чудовище пройти мимо… Спустя месяц после странного сообщения, уверившись, что Матушка не отвечает, на подмогу ей был направлен отряд оборотней с приказом доставить ее во дворец живой или мертвой, и без суда и следствия уничтожить любой объект, который мог быть причастен к освобождению изб или к ее пропаже. Отряд оборотней тоже растворился без следа посреди леса.

И почему запричитал муженек? Где обещанная награда? Ведь солнцем должна была стать. Что-то жаден стал, исповедуя неуместную бережливость…

Как-то Спаситель сказал: «Никто ничего не даст просто так, но даст по неотступности, сколько попросят. Никто никогда не вернет долга, если не потерпеть на должнике».

Пора исправиться ему.

Исправится, куда ему деваться-то! Как следовать неотступно, она знает. Уже следует – с тех пор, как пролила кровь свою над телом проклятой. Как потерпеть на должнике – тоже. Потерпела. И вот уже проклятая – прилипчивая нищенка с протянутой рукой, всяк побрезгует. А жадному до чужого Дьяволу терпеть в Аду чудовище до скончания века —худшего наказания не придумать, терпеть проклятых – мука смертная.

А кто судит – она объявляет ее делающей беззаконие. И кто усомнится?

«Еще парочка закланных овец в зверинец, – мысли о возвышенном согревали. – Встречай, Дьявол, тебе в твоем гадюшнике еще немного мусора погоды не сделает!» И тут же скривилась. Вторая жертва уже давно была невменяемой. Вот кому она нужны? Ни ума, ни воспитания. Таким не место в цивилизованном обществе. Разве что сидеть и ждать подачки. Можно быть и вором, и прелюбодеем, и убийцей, но знать кому целовать ноги. Ведь не Симона облила грешница слезами, а Благодетеля, который назвал ее праведницей. И вот она, которая умеет и нагрешить, и поднять имя Спасителя.

Манька улыбнулась. Люди много молились Спасителю, думая о себе, жаловались на мучителя, лицемерно и долго. Ей это было ни к чему. Молитва ее летела к Спасителю двадцать четыре часа в сутки, не так, как у язычников, она молилась не на глазах, а тайно. Никто не видел ее, кроме тех, кто молился вместе с нею. И получает явно. И каково же будет им, считавшим себя праведниками, увидеть из своего огня ее – при жизни приготовившую свои одежды, спасибо за науку Матушке! И грешница, и знает грехи свои, но не запятнана, ибо прощена.

«А потому сказываю тебе: прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит…»

Как верно сказано, не греха бояться надо, а безгрешия. Ведь и в жизни оно так же: кто любит более всего, того и приближаешь. Какой бы праведник ни был перед тобой, поди, разбери, чего у него на уме. А пришел человек открытый, вроде и вор, и разбойник, но простила его – и любит, и знаешь, чего ждать, где попенять, где руку попридержать. Сердце его в руке, ибо знает, нигде ему места нет, разве что возле того, кто из грязи поднял до праведника…

Она задумалась: чудовище обвинили во всех грехах, какие были на земле, а был ли грех, которого на земле не существовало?! Где взять такой грех, чтобы не было ему прощения?