Кому в Раю жить хорошо…

– Ой, горе мне, горе! – тоненьким голосочком запричитала Баба Яга. – Сокол мой ясный, на кого покидаешь меня?! Неужто променяешь меня на пьяницу, на бабу гулящую, зачавшую в разврате от мертвяка-вампира? Неужто позволишь злодейке пить мою-у-у-у кровушку?! Ой, убьюсь, утоплюсь, руки наложу на себя! Ох, найду ее в темном лесе, дитятко свое на болоте оставлю, чтобы век не иметь тебе покоя! Приблудная потаскушка и твою кровушку пьет, держит в заключении, в заточении, без света белого-о-о-о. Друг мой закадычный, приди ко мне, голову свою положи на колени мои, и буду ласкать тебя, целовать, рученьки держать в ладонях моих…

Мужчина и тетка Валентина, которые сидели на спине отца, ответили ей громко. Сестра отца икала, пила, проливала слезы, стараясь выглядеть падшей и заблудшей, изображая мать, рыдала, жалуясь на никчемную жизнь, попрошайничала, обливая себя грязью и навозом из ковшика, опорожнялась и не беспокоилась, что делает это в присутствии многочисленного собрания. Ее обличали, ей указывали, ее стыдили, в то время как мужчина, который успевал учить Валентину рядом с ним, несколько отстранившись, будто брезговал ею, отвечал Бабе Яге. В голосе его было столько тоски, что невольно Манька обрела этот голос в себе:

– Душа моя, ягодка, голубка сизокрылая, не жить мне без тебя, свет не мил. Как покажусь на лицо с соперницей твоей, рванью и пьянью? – он хлестал Валентину по голове веником. – Выколю ей глаза, выну внутренность, нагну ее голову и стану колотить и пить ее кровушку, а отродье нагульное изведу, в гроб уложу, в болоте утоплю. Есть у меня одна любимая доченька, отрада глаз моих! Где вы, ладушки мои, душа моя и ясное солнышко?

Мужчина посветлел лицом – туман, искажавший пространство, рассеялся. И неожиданно Манька узнала в мужчине того самого кузнеца господина Упыреева, снарядившего ее в дорогу. Он почти не изменился. В одной руке кузнец господин Упыреев держал поводья надетой на голову отца узды, с всунутыми в рот удилами, отчего губы отца растянулись от уха до уха.

– Дочушка, иди ко мне, отзовись папе, протяни к нему рученьки! Вот, правлю я буйным конем, скачу во весь опор на встречу с женой дорогой и доченькой любимой, – между тем ухал кузнец Упыреев.

И Манька вдруг обнаружила, что у нее есть руки и ноги, и сидит она на печи и тихонько напевает, играя с куклой, купленной отцом в подарок матери.

Но тело оказалось таким же чужим, как и голоса.

Девочка полезла с печи, и Манька, на мгновение переместившись в живот, где ее собственное тельце уже не держало, вынырнула сбоку, с удивлением обнаружив, что и на этот раз у нее есть конечности, которые ей не принадлежали. Руки чужого тела помогали Бабе Яге держать голову матери.

Белокурая девчушка взобралась на спину, усаживаясь перед Бабой Ягой.

И запричитала…

– Папа, папочка, не оставляй нас! Нам плохо без тебя. Папа, мама тебя любит, я тебя люблю, нам плохо без тебя, мы умрем! Папа! Папа! Зачем тебе тетенька с волосатым уродцем, люби маму! Они пьют нашу кровь! Давай их убьем!

Манька только ахнула.

Девочка плакала так естественно, будто отец и вправду был ее отцом. Донельзя стало обидно, что сама она не может вымолвить ни слова. Она была там, и не там. Неужто за фальшивый плач невесть откуда взявшейся деточки родители обласкали ее сиротской долей?

– Писю, писю тете пощекочи, Ангелочек мой, попроси папу в ушко… Чего бы ты хотела? Папа сделает, – посоветовала ей Баба Яга.

Девочка почти легла поперек, стараясь дотянуться до уха и до половых органов матери. Ручонок не хватало. Баба Яга плеснула в промежность матери раствор йода и сунула туда свою руку.

– Свою тоже надо! – посоветовала она дочери. – Да так, чтобы приятно было. Пощекочи, дочушка, пощекочи! И нечего стесняться, это ты его дочь, а тетенька самая настоящая приблуда, именно так и соблазнила отца твоего. Пусть знает, чем приворожила его эта дрянь!

Девочка послушно залезла руками в свои трусики.

«Видно не первый раз!» – Манька с трудом верила своей земле, но боль по-прежнему приходила и уходила, отзываясь на каждое слово.

– Папа, сделай меня большим человеком! Я принцесса… – она заворочалась, слезая с матери. – Я тети и ее уродца боюсь. Пусть они умрут… – Баба Яга водрузила ее на место и молча пригрозила пальцем, потом утвердительно с одобрением кивнула головой. – А еще я куклу хочу, – последние слова девочка тараторила почти захлебываясь. – Не отдавай им мои игрушки! Пусть у меня останутся!

Девочка слизнула с шеи матери кровь, алчные глаза хищно сверкнули. Пара острых клыков свесились над нижней губой. В ее взгляде Манька увидела лишь презрение. Ни один мускул не дрогнул на лице, ни в одном слове не прозвучало сомнение.

«Неужто, и страх был искусственным? – Манька на мгновение застыла, как каменное изваяние. – Молодец деточка, далеко пойдет!»