Кому в раю жить хорошо...

Манька надолго задумалась. Как выманишь слова, если этот субчик ничего объяснять не мог. У него был лишь интуитивный посыл, которому он подчинялся. А он отвечал ему делом. Он держал в руках сокровище, имея которое мог бы на раз расправиться с сущим потомком Змея. Но его сознанием правил червяк.

В объяснениях, которые Маньке удалось расшифровать, испробовав его боль, проскальзывало и такое, что он умер. Сказано это было спокойно и равнодушно, как признание неоспоримого факта. Без единой нотки жалости.

Наверное, он еще был не совсем мертв, когда фраза прозвучала — кто-то стоял рядом. Манька даже посочувствовать ему не могла. Святая обязанность убить любого, кто убил тебя. Она бы не простила. Но не объяснять же это мученику, от которого отказался вампир. Засмеют в Аду. Мертвец был мертвее мертвеца, в коих костях поселились черви, заполоняя собой пространство, с соответствующим законным правом наживать потомство.

— Бессовестно же она обошлась с тобой, — с горькой иронией произнесла она, вложив в слова все понимание поступка, коим был приговорен человек к Небытию. — Не везде же так, кто-то другим умом жив, — и заметив, как оскалился его рот, наполненный горячей слюной, поторопилась успокоить его: — Не буду я ее поносить, твоя она, твоя! Но знай, вернусь, найду и завяжу в тугой узел… И полетите, как два голубя, туда, где вам уже не будет разлуки…

— О-о-о! — тяжелый вопль вырвался из груди, до дыр прожженных легких. — Господи, где мое солнце?! Где мое небо?! Бездыханный, в блаженстве припаду к ее ногам, отплевывая любую безрадостную для моей царицы убогую падаль. Лисы и оборотни тянут к ней сальные потные руки, но единственная моя, царица, светлая и прекрасная свирель, не такова, отниму ее, отражу любой удар. Сердце, наполненное любовью, будет биться, пока часть меня проклинает врагов ее. Как первоцвет среди земельной грязи, украшу я жизнь ее! Все муки мира ничто, пока жива она, и буду жить, пока жива она! Как горит мое тело, изнывая от страсти, и вопль рвется наружу! Чистая, непорочная, не оскверненная насилием любовь связала нас навеки…

— Мне это сниться, или я его задела за живое? — обалдела Манька. — Прокукарекал петушок? Нетрадиционные объяснения! — констатировала она, внезапно замечая, что головня дернулась несколько раз, застонав в истоме. Глаза у головни стали почти осмысленными, он зашевелился, изображая непристойности.

— Демона благодати ты за живое задела, — усмехнулся Дьявол, в его голосе она уловила знакомые нотки, когда он недостаточно откровенно хвалил ее. — Крещение огнем подразумевает благодатный огонь, который придает взгляду священное братание с любым человеком. Поток обращений, которые поднимают в человеке его собственное либидо. Вот с таким чувством благодати люди уходят в Небытие. Я же не садист, чтобы перестраивать людей, в конец измученных и измотанных, перед самым их концом.

А орел вампирической страсти между тем продолжал:

— О, как люблю я, как люблю, душа моя, жизнь моя! — заломил он руки. — Свет мой, Бог мой, не оставляй верного пса твоего… Где я, рыцарь ее снов, в мечтах глубоких, закралось грусть, и томление тела страстным охвачено желанием, нечаянно коснувшись горячих губ. Молюсь за душу мою, за лучезарную деву, что передо мною… О-о-о-о, не выразить словами благостный огонь моего сердца! Умру от счастья! В едином порыве сольемся страстью овеянные! Какое счастье, что есть мы! Мы там, где царство божье — любовь!

И как-то по другому прозвучал тот же голос, по-женски…

— Любимый, возвеличь меня, войди в меня, найди меня… Груди мои, как спелые яблоки, глаза — чистые бриллианты, изнемогает мое сочное чрево, чтобы ты, Боже, открыл его…

— Прошу, не мучь меня, помочь моей любимой нужно, прошу, дай ей всего, что попросит она! — потребовал снова тот же знакомый голос на последнем издыхании, задыхаясь и исторгая благостные вопли. — Миллионы, миллионы бросить к ее ногам, разве много?!…

— Где-то я это уже слышала, — навострила Манька ухо. — Деньги — это святое! Похоже, вампиры ни о чем другом думать не умеют. Даже во время сношений… Ну, еще о крови. Без крови жизнь им кажется пресной. Откуда мне знаком этот голос?!

Она уже не сомневалась, что славословие изрыгали все те же черви — уж слишком знакомый голосил голосок. Она никак не могла вспомнить, кому он принадлежит, начиная подозревать, что не обошлось без недоразумения, с которым против воли ее связали пожизненно. Получалось, что слушала она вовсе не мученика, а свою душу. Факт измены был на лицо.

— Дьявол, блин, это мой принц лепечет? — обалдела Манька.

— Хм… Хм… Хы… — задумчивость Дьявола перешла в легкий смешок. — Как бы он мог смертельно болеть и заниматься любовью одновременно?! И в твою землю положили то же самое, но разве ты причастна?

Манька приблизилась к статуе, преклонив ухо, расплываясь в усмешке.