Кому в раю жить хорошо...

Я — Бог Нечисти, я Дьявол, и я поднимаю себя, когда отправляю человека в Бездну. И мне надо много-много ваших сознаний, чтобы получить первоматерию, которая укрепит мироздание. Мне нужны миллиарды планет, как твоя, где я мог бы развернуться и насадить сад, чтобы Поднебесная не считала себя Ягой Виевной на речке Смородине. Бог Валес, муж ее, тоже мой Сын. Черные Дыры, которые бомбят Бездну, удерживая ее, тают, и я должен кидать в топку одну звезду за другой — а где их брать, если не поднять еще землицы? Земля уходит в Небытие, а вынуть ее оттуда можно только в обмен на красную глину. И я бы рад пожертвовать собой, и когда пойму, что нет иного способа вернуть земле силу, пожертвую, но это чревато взрывом, который уничтожит все живое в Подвселенной. И вампиру нужна земля, чтобы нежить себя плодами ее и пасти свой травоядный скот, который насытит его молоком и мясом.

— Вот я, — поддакнул Борзеевич, который внимательно слушал Дьявола с сумрачным лицом, с отсутствующим взглядом, пытаясь вспомнить, как жил две тысячи лет назад, — сочиняю исторические хроники, и подробностями хроника обрастает. Живенько так, будто сами там побывать успели. Здоровый праздный мужик, замеченный своей душой, вдруг стал объектом пристального внимания — и людям ни с того, ни с сего вдруг захотелось лобзать его рученьки. Согласен, прообраз был, который выставил церковные знания на обозрение миру, и нашлись те, кто смог их оценить по достоинству. Такой масштабностью никто людям кровь не пускал. С одной стороны повеселились, с другой, — Борзеевич сердито посмотрел на Дьявола, — разделся я, Манька, до лохмотьев… Кажется, память вернулась… Людей много, но людей-то можно по пальцам пересчитать!

— Так вы Его знали! — хмуро проворчала Манька, разделившись сама в себе. Одной стороной она все еще пыталась выступить в защиту Спасителя, с другой, бедствие ее никак не приближало к тому образу Спасителя, который вызывал в ней умильные приятные размышления на тему: «а вот были бы все праведниками!..» Уставившись на Дьявола и Борзеевича во все глаза, она мучительно соображала, как это у них у всех выходило дурить человека.

— Я не совсем, — ответил Борзеевич. — Я грамоте обучен, а Йеся грамоту не искал, он больше паству, а неграмотному даже горох не бросишь, он его не поднимет. Вот, Манька, сколько знаешь ты, не будучи Спасителем, и сколько знал он, считая себя таковым.

— Близко мы с ним не общались. Мы больше с Евой, — открестился Дьявол. — Но я всех людей знаю, от сотворения. Я не железный конь, время от времени устаю тянуть лямку.

Неблагодарная это должность — Бог!

Ни почем не угадаешь, как от людей отвести беду: я для них все время то серу, то огонь, то египетские казни с муссонными дождями заказывал, просил с меня пример брать, ну и что? Недостойно проливал я слезы по уму человеческому, а потом понял — проще надо быть. Как что где, я тут же виноватым становлюсь: то не додал, то не тому дал, то не с того ни с сего, а уж овец и коз зарезали да пожгли… Мне, в бытность Господа, столько не приводилось извиняться перед животиной, как в то тяжелое время. Каждая зарезанная начала называться жертвой…

А как пришел Спаситель, я сразу и понял, не то ли я жду?

Не именно, но с козами и овцами разобрались — за коз и овец ему низкий поклон. Ну, хотят люди квадратную землю на трех слонах, пусть она у них будет! Люд люду много подобных историй рассказывает — это трагедия не одной Евы. Когда-то Ваал прославился, когда-то Дагон, когда-то Молох… Все они были боголепными людьми, которые неосторожно обращались с огнем…

Земля пухом… И Атлантиде, и Египетской цивилизации, и Содому с Гоморрой… И сотне другим любителям мертвечины.

— Ты Бог? Господь? Отец? Не дьявол?! — удивилась Манька, разуверившись сразу во всем, что успела прочитать. — А сам-то… не звездой полетел?

— Ну, Бог! Недоказанный же! — Дьявол не стал отпираться.

— Был бы Бог, разобрался бы с врагами!

— Я-то разобрался уже! Давно… со своими. А твои у меня есть-пить не просят. Люблю я их. И сердце мое преклонилось к ним, ибо врачуют и исцеляют немощь мою…

С тяжелым сердцем, Манька напустила на себя безразличие, внезапно испытав мучительное желание обнаружить себя где-нибудь в другом месте. От Дьявола можно было чего угодно ждать — крыша у него то и дело съезжала от звездных болезней. Как мог Отец Йеси прийти к ней, да еще прикинуться Дьяволом? А если тот самый, который Отец, почему не может спасти ее? Всем помогал, а ей не мог. А если не можешь, зачем оскорбляешь интернациональных богов, которые хоть как-то обещают пожалеть?

Все, все Дьяволу не нравилось, а сам…