Конь бѣлый

Теперь надо было попасть в урочище Четырех Братьев: по слухам, вторая часть трагедии разыгралась именно там. Поезда по Горнозаводской линии ходили только воинские, пешком же… Безнадежная была затея.

— Остановим извозчика? — предложил Дебольцов.

— А деньги?

— Бог подаст… — Дебольцов вышел на проезжую часть. Ах, город, город, какой ты весь кривой и поганый, ненатуральное в тебе что-то, и воздух вдруг потяжелел — словно в морге… — Эй, братец! — позвал обшарпанный фаэтон. — Окажи милость…

— Чего тебе, шелупонь? — подозрительно свесил голову ванька. Был он лет тридцати, глаза смотрели внимательно, недружелюбно.

— Отвези к сто восемьдесят четвертому переезду.

— По Нижне-Тагильской, что ли? А чего ты-то там потерял, Петькя?..

— Меня зовут Алексей Александрович. Он, — кивком обозначил Бабина, — Петр Иванович. Я — флигель-адъютант покойного императора. А Петр Иванович — ротмистр дворцовой полиции в Санкт-Петербурге.

Извозчик долго не отводил немигающих глаз. Потом сказал раздумчиво:

— Не врете… Прощенья просим — говорите правду.

— А ты — психолог?

— Слово незнакомое, суть понятна. Да. Я лица различаю. И слова. Поехали.

Плотиной выехали к кафедральному собору, свернули направо, вскоре обозначился Верх-Исетский завод и поселок при нем. Дома были все больше низенькие, на два-три окошка, черные от времени бревна и гнилые крыши не свидетельствовали о достатке. Дальше дорога пошла полями, и вдруг обрушилась такая тишина, что ошеломленный Дебольцов тронул извозчика за плечо и шагнул на дорогу. Красиво было… Разливались жаворонки, повиснув плывущими точками над землей, шелестела трава — как мирно было все, как спокойно.

— А это что? — Бабин склонился над глубоким следом — судя по всему, автомобильного колеса.

— Это след грузовика, — не задумываясь ответил Дебольцов. Он знал, тут не могло быть ошибки.

Впереди загудел паровоз. «Железка, — обернулся возница. — Разъезд, будка то есть, она на той стороне рельсов».

— А это что? — спросил Дебольцов. — Болото?

— Это лог, господа хорошие… Этот авто трупы вез? — След чернел по наезженной дороге сильно, он будто звал…

— Этот… — повернул Дебольцов голову. — Тебе интересно?

— Россия порушена. Без царя — она не Россия, а так…

Колеса загромыхали по деревянному настилу из веток и бревен — или шпал? В грязи не очень было видно.

— Давно мостки? — спросил Бабин.

— В прошлом году мотал-от в Коптяки, на озеро, рыбу брать — не было́.

«Не было́… — повторял про себя под цокот подков Дебольцов. — Не было́…» Нелепая мыслишка вдруг закрутилась в голове, страшная и странная, вслух такое не произнести, и все же…

— Ты про урочище слыхал?

— Что ж, господин полковник… Конечное дело — слыхал. У кого в нашем беспутном городишке душа болит — те все слыхали. Тамо шахты старательские, тамо коптяковские хрестьяне иконки, камушки ценные — так говорят — находили — в кострищах. Ишаку не понять, что одежу в этих кострах большевики жгли. Тамо теперь судебное следствие наряжено. Туда ведь едем?

— Туда. — А мыслишка крепла: «Бревнышки, бревнышки эти — они не зря. Они не сдуру на дороге появились…» Но боялся Дебольцов. Отгонял мыслишку. Уж такая она была… Вспомнил забавное слово: метафизическая…

Въехали в прозрачный березовый лес, солнце играло на черно-белых стволах; зеленея, просвечивали старые ели и сосны — смешанный пошел лесок, на глазах густея и теряя прозрачность. Наконец среди деревьев слева увидели реденькую солдатскую цепь.

Когда приблизились, навстречу побежал судейский в форме, на вид не старый еще, с мелким лицом, на котором, впрочем, вполне отразилась значительность момента:

— Что вам угодно?

— Разрешите нам пройти, — попросил Дебольцов.

— Право же, господа, — раздраженно взметнул ручками, — что за неуместное любопытство, право! Есть правила, согласно которым… — наткнулся на горящий взгляд Дебольцова, спросил неуверенно: — Собственно… кто?

— Русские, — почему-то сказал Дебольцов. Что это была за мотивация такая — он бы и не объяснил. Но судейский внял.

— Проходите, — бросил кратко. — Руками ничего не трогать.

У старательской шахты стояли еще два чиновника и две женщины в хороших платьях, с зонтиками. Та, что была помоложе, цедила капризно:

— Ну, мама, — с французским ударением, — ну почему папа, — такое же ударение, — смеет нас гнать? Это же следствие! Да какое еще! Историческое! С ума спрыгнуть!

— Лиза, — парировала мать, — но, согласись: это не наше дело. Отец, — попроще говорила, — и так был столь любезен, что взял нас с собой…

Пока шел этот разговор, Бабин успел заглянуть в ствол и присесть у ближайшего костра. Поковыряв в нем палочкой, он поднял на Дебольцова ошеломленные глаза:

— Полковник, вы только взгляните, это же невероятно! — На ладони держал нечто матово выблескивающее, Дебольцов нагнулся и почувствовал, как земля уходит из-под ног: такая знакомая, многократно виденная — то была серьга из розовой, среднего размера, жемчужины — самые любимые серьги. Она носила их постоянно. Боже мой, Боже мой…