Конь пегасый

У него было много женщин, но семьей он обзаводиться не спешил – боялся ошибиться, а потом всегда ждал от очередной встречи чего-то необыкновенного, сверхъестественного, романтического. И женился на совсем молодой девчонке, вчерашней студентке Анюте. Их любовь была красивой и короткой, как в сказке: букеты роз, шампанское и даже свадебное путешествие в Париж… В общем, Пятиалтынный быстро спустил все деньги, которые копил на новую квартиру с большой мастерской. Анна же требовала «продолжения банкета», но тут в стране грянул дефолт, кинотеатр, где работал Сергей продали под ресторан. К тому же, как выяснилось, Анна не переносила запаха масляных красок, а им, ей казалось, были пропитаны все вещи в доме Пятиалтынного. У нее развилась жуткая аллергия, и однажды Анна сказала мужу: «Или я, или твоя мазня?» Этим роман с Анютой и закончился.

Горевал после расставания Пятиалтынный недолго. Скоро в его жизнь вошла зрелая и интеллигентная женщина Виолетта. Она была просто без ума от таланта Пятиалтынного, любую «мазню» превозносила до небес и всё мечтала, что когда-нибудь Сергей её нарисует и она, наконец, прославится на весь Замухрайск, а может и на весь мир. Но Пятиалтынный всё тянул время, говорил, что если и создавать шедевр мирового масштаба, то не с кондачка, мол, надо созреть для такой работы, а для этого нужно время и вдохновение.

Поэтому, когда Пятиалтынный решил написать картину прямо на теле Виолетты, она была в полном восторге – сбылось! Её Сергунчик займется ей, самой прекрасной, самой сексуальной, самой любимой из всех женщин! Втайне она давно мечтала позировать мужу обнажённой. Она просто бредила этой мечтой, но сказать об этом почему-то не решалась, хотя их супружеское ложе не знало каких-то запретов и ханжеских предрассудков.

И вот – пусть не полноценное полотно, не «Даная» и не кустодиевская «Красавица», и всё же творение настоящего мастера – телопись! Она уже видела ее в журнале, как будут говорить не столько о работе Пятиалтынного, а об ее восхитительном теле. И Виолетта даже была огорчена, что Сергей не расписал заодно и грудь. Мог бы получиться фантастический диптих. Ведь у неё просто фантастическая грудь! Но она снова не решилась сказать об этом мужу. Ей казалась, что муж сочтёт её порочной, бесстыдной женщиной. И она счастливо довольствовалась тем, что уже свершилось в ее жизни.

4 глава

Когда свежий номер «Замухрайского вернисажа» положили на стол редактора, Белибердин первым делом открыл разворот, где красовалась телопись Пятиалтынного.

– Ну-у-у! Хороша-а! Хороша-а! – протянул Борис. – Жаль лица совсем не разберёшь… Но тело! Тело! Везёт же дуракам! Такую писаную красавицу отхватить! Писаную-расписанную… Хм… Однако! – ему самому понравился его каламбур.

Белибердин, не отрываясь от репродукции, набрал на мобильнике номер Пятиалтынного:

– Слышишь, старик? Хочу тебя порадовать: держу в руках «Замухрайский вернисаж». Твоя телопись – просто гвоздь номера! Просто волшебно вышло, волшебно! Знаешь, это все равно, что на греческой скульптуре вангоговские «Подсолнухи» написать – вдвойне шедеврально! Конечно, приезжай! И для тебя экземпляр найдется. И коньячку, коньячку захвати…

5 глава

Стоял декабрь, улицы Замухрайска были погружены в студёную мглу. После весёлой встречи с Белибердиным Пятиалтынный сидел в домашнем кресле немного чумной от выпитого коньяка и ощущения свершения чего-то очень значимого в его жизни. Хотелось творить, хотелось писать вдохновенно! Придя домой, Сергей, едва скинув обувь и шубу, прямо в шапке, в шарфе, пробежал напрямки в мастерскую, схватил палитру. Здесь в углу давно стоял неоконченный этюд «Казачонок» – светлоголовый мальчишка на полотне тайком рассматривает вынутую наполовину из ножен шашку. Но чего-то в этой работе не хватало, чтобы считать ее законченной. Сергей по какому-то внутреннему наитию выдавил на изрядно перепачканную палитру несколько красок: белила, берлинскую лазурь и немного индийской желтой… Так, не снимая шапки, чуть смешав краски тонкой колонковой кисточкой, Сергей сделал несколько, как говорят художники, «ударов» мазком… Отпрянув от мольберта, он был изумлен, что «попал» – на полотне шашки, в глазах мальчика появился тот живой, искомый блеск, которого и не хватало в картине. Пятиалтынный тут же бросил кисть, палитру, шапку и шарф и, уже несколько успокоенный, прошел сначала в прихожую, где с маленького столика взял «Замухрайский вернисаж», потом в комнату, и опустился в мягкое кресло с раскрытым журналом в руках.