Конь с розовой гривой

Что семечек в подсолнухе! И лица величиной с подсолнечные семечки, а узнать всех можно. Я бегаю глазами по фотографии. Вот Васька Юшков, вот Витька Касьянов, вот Колька-хохол, вот Банька Сидоров, вот Нинка Шахматовская, её брат Саня…

В середине, в гуще ребят, учитель и учительница. Он в шапке и в пальто, а она в полушалке. Чему-то улыбаются едва заметно учитель и учительница. Ребята что-нибудь сморозили смешное. Им что, у них ноги не болят.

Санька из-за меня на фотографию не попал. И чего припёрся? То измывается надо мной, надувает, вред мне наносит, а тут восчувствовал. Вот и не видно его на фотографии. И меня не видно. Ещё и ещё я перебегаю с лица на лицо. Нет, не видно. Да и откуда я там возьмусь, коли на печке лежал и загибала меня «худая немочь».

– Ничего, ничего, – успокаивал меня учитель. – Фотограф, может быть, ещё приедет.

– А я что ему толкую? Я то же и толкую…

Я отвернулся, моргаю на русскую печку, высунувшую толстый белёный зад в середнюю, и губы мои дрожат. Что мне толковать? Зачем толковать? На этой фотографии меня нет. И не будет!

Бабушка настраивала самовар и занимала учителя разговорами:

– Как парнишечка? Грызь-то не унялася?

– Спасибо, Екатерина Петровна. Сыну лучше. Сегодня спокойней спал.

– И слава Богу. И слава Богу. Они, ребятишки, пока вырастут, ой сколько натерпишься с ними! Вон у меня их сколько, субчиков-то, было, а ничего, выросли. И ваш вырастет…

Самовар запел в кутье протяжную, тонкую песню. Разговор шёл о том о сём. Бабушка про мои успехи в школе не спрашивала. Учитель про них тоже не говорил. Учитель поинтересовался насчёт деда.

– Сам-от? Сам уехал в город с дровами… Продаст – деньжонками разживёмся. Какие наши достатки? Огородом, коровёнкой да дровами и живём.

– Знаете, Екатерина Петровна, какой случай вышел…

– Какой же? – насторожилась бабушка.

– Вчера утром я обнаружил у своего порога воз дров. Сухих, швырковых. И не могу дознаться, кто их свалил.

– А чего дознаваться-то? Нечего и дознаваться. Топите – и все дела.

– Да как-то неудобно.

– Чего неудобного? Дров-то нету? Нету. Ждать, когда сельсовет привезёт? А привезёт, дак сырьё осиновое. Околеете вместе с ребёночком. А ребёночек у вас хлипкий, и работа ваша умственная, в тепле её делать надобно. Топите, топите…

Мне кажется, бабушка знает, кто свалил учителю дрова. И всему селу это известно. Один учитель не знает и никогда не узнает.

Уважение к нашему учителю и учительнице всеобщее и молчаливое. Учителей уважают за вежливость, за то, что они здороваются со всеми кряду, не разбирая ни бедных, ни богатых, ни поселенцев, ни самоходов. Ещё уважают за то, что в любое время дня и ночи к учителю можно прийти и попросить написать нужную бумагу. Пожаловаться можно на кого угодно: на сельсовет, на пьяного мужа, который буянит. На что уж дядя Левонтий, когда пьяный, лиходей из лиходеев: всю посуду прибьёт, жене тётке Васене фонарь повесит, ребятишек всех разгонит, – а как побеседовал с ним учитель, исправился дядя Левонтий. Хоть и неизвестно, о чём говорил с ним учитель, только дядя Левонтий каждому встречному и поперечному радостно толковал:

– Ну чисто рукой снял! И вежливо всё, вежливо. Вы, говорит, вы… Да ежели со мной по-людски, да я что, дурак, что ли? Да я любому и каждому башку сверну, если такого человека пообидят!

Тишком, бочком просочатся деревенские бабы в избу учителя и забудут там кринку молока, а то сметанки, творогу или брусники туесок. Ребёночка доглядят, полечат; если надо, учительницу необидно отругают за неумелость в обиходе с ребёнком. Когда на сносях была учительница, не позволяли бабы ей воду таскать с Енисея. Один раз в школу учитель пришёл в катанках, через край зашитых. Умыкнули бабы катанки вечером и к сапожнику Жеребцову их снесли. Шкалик сапожнику поставили, чтоб с учителя – ни Боже мой, копейки не взял и чтоб к утру, к школе, всё было готово. Сапожник Жеребцов – человек пьющий, ненадёжный. Жена его, Тома, шкалик спрятала и не отдавала до тех пор, пока он катанки не подшил.

Учителя были заводилами в деревенском клубе. Играм и танцам молодёжь учили, ставили смешные пьесы и не гнушались представлять попов и буржуев в них; на свадьбах они бывали почётными гостями, но блюли себя и приучили несговорчивый в гулянке народ наш выпивкой их не неволить.

Очень мне жаль, что многое нынче утратилось из уважения к сельскому учителю, хотя и школы в деревне лучше, и учителя грамотней, а нет уже того прежнего почтения к ним, нет!

В какой школе начали наши учителя!

В старом деревенском доме с угарными печами. Парт не было, скамеек не было, учебников, тетрадей, карандашей тоже не было. Один букварь на весь наш первый класс и один красный карандаш.

Мы принесли с собой из дома табуретки, скамейки, сидели кружком, слушали учителя, а потом он давал нам аккуратно заточенный красный карандаш, и мы, пристроившись на подоконнике, поочерёдно писали палочки. Считать учились на спичках.

Учитель как-то уехал в город и вернулся с тремя подводами. На одной из них были весы, на двух других ящики со всевозможным добром.