Конь с золотым седлом(Плвесть)

— Один живёт?

— Да.

— А в школу он ходит?

— Ходит. Но он с нами не играет и не разговаривает. Он надевает чёрную сванскую фуражку отца и пропадает всё время в горах.

— А отец его где?

— Он погиб.

— Бимурза сильный?

— Сильный.

— А кинжал у него есть?

— Кинжал? Кажется, есть. Тоже от отца остался.

— И зачем ему кинжал? — пожал плечами Гиги.

— Зачем?.. Он в горы ходит? Один. Если нападут!

— Кто нападёт?

— Ну мало ли кто. Горы ведь.

— А-а! — махнул рукой Гиги. — Сочиняете вы всё. Бимурза! Конь с золотым седлом! — это сказки для Пипкии — сестры моей.

Мальчики обиделись на Гиги и Бачо. И на нас обиделись, потому что мы тоже смеялись, когда нам рассказали обо всём этом.

Но мы напрасно смеялись и напрасно обижали сванских мальчиков. Горы хранят много тайн, и из этих тайн рождаются не только сказки и небылицы, но и настоящие предания о настоящих подвигах.

Сванские мальчики верили тайнам. Они жили в горах, на берегу Ингури, и умели верить тайнам. Этому их научили горы.

Горы же их научили мечтать о верности и подвиге, потому что сами горы здесь, как мечты, высокие, таинственные и заманчивые.

БЕЛАЯ ГОРА И БЕЛАЯ ЛУНА

иги и Бачо легли спать вместе, они долго шептались, хихикали, что-то рассказывая друг другу, но подкрался сон и накрыл их мягким одеялом. Уставшие и переполненные впечатлениями, мальчики уснули.

Моя кровать стояла у окна. Окно я оставил открытым. В него тихо струился прохладный воздух гор.

По небу одиноко плыла большая белая луна. В Сванетии луна очень большая и очень белая, потому что здесь высокие горы, и кажется: до луны можно достать рукой.

Выше тёмных горных вершин, под луною, стоял, переливался, играл светлыми тенями ледник. Внизу шумела, резвилась дочь этого ледника — Ингури. И он гляделся в светлые воды её и видел, как в зеркале, сверкающее белизной лицо своё. А Ингури мчится, клокочет, ворочает камни, бьёт волнами в подножия гор. Но они тихо смотрят на неё и не сердятся на свою дочь.

Большое терпение у гор!

Было уже за полночь, когда я перевернулся на другой бок, закрыл глаза и собрался заснуть. Но сон отчего-то не шёл. Такое бывает в Сванетии. Здесь не чувствуешь усталости. Я полежал, полежал и опять поднял голову, заглянул в окно. Луна поднялась ещё выше, и горы отдалились, сделались более недоступными и затаёнными, а вершины их сияли ещё ярче, и река Ингури шумела и рокотала ещё яростней, громче.

Но к шуму реки постепенно привыкаешь и тогда чувствуешь многовековую, таинственную тишину гор.

Чувствуешь дыхание ущелий, движение ледников. Чувствуешь даже рождение потоков. И тихое рождение дум своих чувствуешь…

И вдруг тишину гор вспугнул голос коня. Ржал конь. Голос его вонзился в мягкую тишину ночи, как кинжал.

Я не поднял голову. В селении много коней. Да и сам я три дня ехал на коне и, может быть, сквозь дремоту подумал, что это ржёт мой конь.

Но вот ржание повторилось. Казалось, голос коня доносился с самых гор, из потоков Ингури, со светлого ледника, призывный, тревожный, зовущий.

И я понял, что это не в конюшне и не на лугу ржёт конь.

Сделалось ещё тише. Всё примолкло, казалось, даже Ингури прижала к груди своей камни, чтобы они не рокотали и не гремели.

Конь кого-то звал. Там, где расстилались альпийские луга и росли низкие кустарники, в той стороне, где неподвижно темнела крепость царицы Тамары, раздавался голос коня. Крепость была так далеко, что голоса моего коня, коней из селения не долетели бы оттуда.

Кричал и звал кого-то другой конь. У него был громкий, дикий голос.

«Конь с золотым седлом! — вспомнил я рассказы мальчиков. — Может быть, это он?»

В горах, в ночи, призывно и тревожно ржал конь…

БЫЛ ОРЁЛ СПЕСИВЫЙ

тром я проснулся поздно и никому ничего не сказал. «Мне, наверное, приснился сон?» — думал я. День был солнечный, яркий. Над горами и альпийскими лугами трепетало солнечное марево, и ничто-ничто не напоминало о таинственной ночи, о коне с золотым седлом. «Ну, конечно же, приснилось!» — решил я.

Наш хозяин точил косу бруском, ждал, когда мы проснёмся, чтобы вместе с нами позавтракать и идти на колхозный покос.

Я позавтракал и сказал, что тоже умею косить.

— Я хорошо косить не умею, но копнить могу, — сказал Абесалом.

— А я научусь и косить, и копнить, — весело заявил Гиги.

Бачо ничего не сказал, но тоже засобирался на покос — граблями перевёртывать скошенное сено.

Хозяин замахал руками:

— Что вы? Что вы? Разве можно гостям работать!

Мы не сдавались и припугнули хозяина тем, что на сенокос пойдём с соседом.

— И сосед откажется, — сказал хозяин.

— С бригадиром пойдём- А если и он откажется, пойдём к председателю и объясним: мы хотим помогать колхозникам и не желаем сидеть без дела, когда люди работают.

— Вам и в самом деле охота покосить? — засмеялся хозяин. — Но это же нелёгкая работа, с непривычки так умаетесь, что и не рады будете.

— Твой сын Табэк может косить? — спросили мы.

— Может.

— Я живу в Тбилиси, — сказал Абесалом. — И Гиги не умеет косить. Он должен научиться? А Бачо тем более должен научиться — он живёт в селении.

Табэк сказал: